«Многие в Москве, наверное, даже не знают, кто я такая»
32-летняя Элина Гаранча — меццо-сопрано латышского происхождения с красивым тембром, безупречной техникой, выигрышной внешностью, острым умом и очень неплохим русским языком. За время, прошедшее с ее удачного дебюта в моцартовском «Милосердии Тита» (Зальцбург, 2003), она превратилась в одну из самых актуальных звезд сегодняшней оперной сцены. 18 сентября Гаранча впервые поет в Москве. В Зальцбурге она выступала в двух престижных утренних концертах с Венской филармонией и маэстро Марисом Янсонсом.
— Впечатление от Зальцбурга сейчас другое, чем в 2003 году, когда вы здесь дебютировали?
— Может быть, более реалистичное. Потому что уже видишь, как всё здесь функционирует, как пресса работает. Этот бум — каждый год искать новых знаменитостей — с каждым годом все увеличивается. Раньше я чувствовала, что больше была ставка на команду. Вот ставят оперу: и все солисты, которые в ней работают, это один продукт. Сейчас главное, чтобы был кто-то один — певец, дирижер, режиссер. Все стало более сконцентрировано на однолетние сенсации.
— То есть, вы хотите сказать, один год кто-то «звездит», и потом его забыли?
— Просто я заметила, что звезды, взошедшие в прошлом году, уже гораздо больше забыты, чем те, которые появились несколько лет назад.
— Вы спели здесь два концерта. А почему вас нет в этом году в оперных спектаклях Зальцбурга?
— Потому что я поняла, что летом хочу отдохнуть. Когда полный сезон впереди, надо и про себя думать, и про голос. Ну и репертуар у них тут тоже немножко изменился — просто нет партий, которые мне интересны. Мы говорим сейчас с Зальцбургом о 2010—2011 годах. И я вперед так планирую, чтобы один месяц в сезоне взять, когда я не пою.
— К слову о репертуаре. Он у вас, я вижу, сильно меняется в сторону утяжеления. Когда-то вы здесь пели Моцарта, а теперь «Летние ночи» Берлиоза.
— Да, это новое. Оркестровые песни Берлиоза мне всегда очень нравились. Так что я рада, что появилась возможность их спеть. И вообще, в оркестровом репертуаре у меццо-сопрано безграничные возможности. Да, мелкими шажками двигаюсь в новом направлении. Из Россини я уже удаляюсь. Розину (из «Севильского цирюльника» Россини. — OS) уже не пою. Золушку (из одноименной оперы Россини. — OS) — ну, еще несколько продукций осталось, и, наверное, все. А сейчас очень бы мне хотелось петь такие партии, как Елизавета из «Марии Стюарт» Доницетти или Ромео из «Капулетти и Монтекки» Беллини. Мы с Анной Нетребко эту оперу уже записали, а в марте будем ее петь в Ковент-Гардене.
— Вы чувствуете, что вас делают такой же звездой, как Нетребко?
— Это все пресса. У нее своя карьера, она сопрано. У меня своя, я меццо-сопрано. Она черненькая и маленькая, я блондинка и все же побольше. Нас, по-моему, сравнивать вообще невозможно. И когда мы встречаемся на сцене, то как коллеги. То, что у нас один и тот же менеджмент, да, это правда. Но карьера меццо-сопрано никогда не будет строиться на тех же принципах, что у сопрано. Эти голоса и для публики совсем разные. Одно дело, когда певица-сопрано поет Виолетту, и другое — когда меццо-сопрано поет Керубино. Это в одном случае женщина, а в другом — мальчишка.
— А Кармен? Это же квинтэссенция всего женского. Вы уже спели ее в Риге, теперь предстоит Ковент-Гарден.
— Ну, черный парик наденут, посмотрим. (Смеется.) Конечно, Кармен — это такой штамп на лбу для каждого меццо-сопрано. Но это не моя финальная партия. Я когда-нибудь хочу и Амнерис (из «Аиды» Верди. — OS) спеть. Туда и смотрю. В ту сторону и стараюсь развиваться. А Кармен для меня промежуточная партия.
— Вам кто-нибудь — учитель, агент — советы дает, что петь, что не петь?
— Сама все чувствую. Я, когда получаю приглашение на новую партию, беру три недели, как минимум, пою ее и смотрю — могу или нет. Если нет, отказываюсь. И никогда подряд не пою слишком разный репертуар. Никогда не поставлю в своем календаре сначала Золушку, а потом Кармен. Это просто не идет. Смотрю, чтобы более мягко роль к роли переходила.
— С аутентизмом у вас какие отношения?
— Иногда что-то делаю. Но ведь еще в школьные годы мы в Риге мало что знали про Генделя. И даже про Моцарта. Тогда ведь как говорили? Если ты поешь какого-то Генделя — значит, не оперная певица. И, наверное, этот комплекс въелся. Я сейчас с этой музыкой как-то коммуникации не нахожу. И голос мой для этого не очень подходит. Более свободно я все-таки себя чувствую в бельканто.
— А как же Моцарт?
— Моцарта да, пою. Но все-таки его можно и по-другому петь, не как аутентисты. Я пою Моцарта своим голосом. Но для Генделя и исторических инструментов мой голос не подходит.
— На каком языке вам удобнее петь?
— Не на латышском, это точно. Русского репертуара у меня тоже совсем нет — только какие-то песни. Есть итальянский, французский. На немецком петь тоже не проблема.
— По какому принципу составлена программа вашего московского концерта?
— Публика все же новая, никогда я там не пела. Многие, наверное, даже не знают, кто я такая. И я просто хочу показать, что могу, что имею, что мой голос может. Чтобы для каждого типа публики что-нибудь было: и для тех, кто знает только мелодию из «Кармен», и для тех, кто знает всю музыкальную литературу. Пусть подумают: «Вот она как поет Моцарта, интересно. А бельканто — это красивые мелодии, как приятно послушать». И потом я буду кое-что потемпераментнее петь — сарсуэлы.
— А вы что-нибудь знаете про Москву? Вы же в ней никогда не были.
— Ну, что невероятно большая, громкая. Смотрела недавно передачу про молодых московских миллионеров, примерно 22—35 лет. Как они пробиваются. Интересно. Москва — это разные культуры, разные люди, контраст между очень богатыми и очень бедными.
Екатерина Бирюкова, openspace.ru
Фото: Felix Broede ⁄ DG
