«Мейстерзингеры» и «Парсифаль»: два взгляда на вагнеровский миф
Прошедший фестиваль Вагнера — последний, проходивший при интендантстве Вольфганга Вагнера, 85-летнего патриарха, безраздельно правившего в Байройте более полувека. Официально было объявлено о том, что с 31 августа, в последний день фестиваля, полномочия прежнего интенданта заканчиваются и Фонд Вагнера объявляет конкурс на замещение вакантного места. Соискатели должны предъявить совету фонда свои проекты развития фестиваля, изложить свою концепцию. В конкурсе, разумеется, могут принимать участие только потомки Рихарда Вагнера, так как по уставу 1973 года фестивалем могут руководить только члены семьи Вагнеров по прямой линии: в этом смысле передача власти в династии Вагнеров осуществляется, как в королевских фамилиях.
Однако реально на высокий пост претендуют только три женщины: дочь Виланда Вагнера, Нике Вагнер (ныне она возглавляет Фестиваль искусств имени Листа в Веймаре), дочь Вольфганга от первого брака Эва Вагнер-Паскье (опытный театральный менеджер, работавшая на директорских должностях в таких крупных оперных домах, как Ковент Гарден, Парижская Опера, Метрополитен Опера, ныне — советник на оперном фестивале в Экс-ан-Провансе). И, конечно же, дочь Вольфганга от второго брака, Катарина: она моложе всех, ей нет и 30 лет, и руководящего опыта тоже никакого. Тем не менее позднее и любимое дитя Вольфганга имеет самые реальные шансы стать интендантом фестиваля, особенно если она выйдет на конкурс вместе со старшей сестрой, Эвой (о чем уже существует предварительная договоренность). В сентябре они, скорее всего, представят общий проект развития фестиваля на рассмотрение совета фонда.
Специально «под Катарину» в июле 2008 года была создана «Bayreuther Festspiele medien GMBH» — маркетинговое предприятие, призванное модернизировать фестиваль. Результаты не замедлили сказаться: сайт фестиваля обновили, и теперь англоязычная версия полностью соответствует версии немецкоязычной. Впервые огромный фолиант — буклет фестиваля — также стал двуязычным. Эти, казалось бы, второстепенные изменения явственно свидетельствуют о зародившихся внутри фестиваля тенденциях обновления — о стремлении разомкнуть стены Фестшпильхауса. А сам фестиваль сделать более демократичным и интернациональным. Попытки как-то художественно отрефлексировать начавшийся процесс были предприняты в двух постановках: «Нюрнбергских майстерзингерах» работы Катарины Вагнер и новом «Парсифале» Стефана Херхайма, которому, судя по всему, суждено стать важнейшей вехой на повороте к обновленному Байройту. Байройту, преодолевшему герметичность и элитарность и начавшему жить в «поствольфганговскую» эру.
«Майстерзингеры» Катарины Вагнер получились довольно вялыми и скучными. Заигрывание с современным языком режиссуры выходило неорганичным и натянутым. Применение навязших в зубах клише и тиражированных «примочек» вроде перенесения действия в наши дни, перемены рода занятий главных персонажей и довольно смутной символики, связанной с прошлым и настоящим Байройта, ожидаемого успеха не принесли. Потому что у Катарины отсутствует живое чувство театрального: его динамики, его выразительности, его напряжения. Это чувство невозможно скопировать или имитировать: оно либо есть, либо его нет. Поэтому «находки» вроде шествия оживших гипсовых скульптур «великих», дождя белых тапочек с колосников, во время экзерсисов Бекмессера (намек на профессию экзаменующего — башмачника Ганса Сакса), или насмешки над разряженной толпой, жаждущей красивого зрелища, рождали лишь неловкость и смущение. Не вызывали симпатий и манеры главного персонажа, Вальтера фон Штольцинга — хамоватого необузданного парня в кожаной курточке, одержимого страстью мазать белой краской все, что попадется на глаза: рояль, стенку, стол заседаний майстерзингеров, садовую скульптуру... В конце концов белое граффити начинало раздражать: явный инфантилизм в тяжелой, затяжной форме навевал мысли о болезненном отставании в развитии юноши. А вовсе не о том, что хулиганистые молодые люди, привыкшие грубить, не здороваться со старшими, водружать ноги на стол, швырять куда ни попадя вещи и всячески лелеять собственное эго — и есть самая ценная, креативная часть общества. О чем, видимо, помышляла Катарина Вагнер, создавая подобный персонаж.
Решение режиссера перевести майстерзингеров из разряда поэтов и музыкантов в смежный цех художников и скульпторов — тех, кто занимается визуальными искусствами, — удачным тоже не назовешь. Потому что каждую минуту натыкаешься на несоответствия действий героев оперы тому, о чем они поют. Ганс Сакс (его партию превосходно провел Франц Хавлата) всю дорогу таскается с очевидно бездарной мазней собственного производства: размашисто намалеванной малярной кистью буквой S (или это было художественное переосмысление белого лебедя из «Лоэнгрина»?).
Действие происходит в школе изящных искусств: в коридорах натыканы бюсты великих (в том числе и Рихарда Вагнера в неизменном берете), видна начинка классов, с роялями и грифельными досками. «Великие» прописались и в студии Сакса: за прозрачной завесой гостиной, в комнатках-ячейках живут Вагнер, Бах, Моцарт, Бетховен; у камина присели два кудлатых джентльмена — не разберешь, то ли Эдвард Григ, то ли Альберт Эйнштейн. Маскарадность зрелища усиливается ряжеными — куклами с огромными гуттаперчевыми головами; шествие школяров превращается в беспорядочную оргию, белая краска льется литрами, и сыплются с неба белые тапочки, усиливая общую неразбериху.
Прилизанный Бекмессер (голос Михаэля Волле звучал ярко и остро-характерно на фоне тусклого вокального ансамбля солистов) к III акту перевоплощается в развязного авангардиста, представляющего публике очередной хеппенинг. Освистан, забросан одеждой и с позором изгнан со сцены. Тут интересна деталь: публика, усаженная амфитеатром, как в зале Фестшпильхауса, срывает с себя простецкие футболки и курточки, оказываясь в строгих смокингах и вечерних платьях самой излюбленной в Байройте гаммы цветов: блондинки — в зеленом атласе, брюнетки — в красно-багряном. Зато с Вальтером происходит обратная трансформация: он так жаждет соединиться с обуржуазившейся Эвой, что согласен соответствовать «веку сему». Примирение с ценностями и поведенческим кодексом буржуазного мира символизирует облачение героя в черный сюртук с бабочкой и позирование в рамке семейного портрета (с будущими детишками). А также — в области искусства — выставление на суд публики явно халтурной, но соответствующей вкусам толпы поделки: пухлая дамочка возлежит с розой на софе, кавалер поет ей чувствительный романс — знаменитую мелодию песни Вальтера. Восторги, овация, длинноногие девы торжественно выносят приз — огромный кредитный билет «Nurnberger Bank», как в финале телевизионных шоу. А потом выходит мудрый Сакс, дарит победителю приз — золотого оленя. И поет окончательное резюме «Ich bin Deutch»: торжественно-гимнически гремит оркестр под управлением относительно молодого Себастьяна Вайгле, дебютанта Байройта. Занавес.
Постановка Катарины Вагнер, в целом, конечно, лучше тех, что в свое время ставил ее отец, Вольфганг Вагнер. Но на звание оригинальной, самостоятельно мыслящей творческой личности, которой есть что сказать миру и обществу, она пока претендовать не может. Однако ее спектакль, ничем не примечательный в плане художественного высказывания, интересен своим посылом: Катарина явно стремилась дистанцироваться от прежнего Байройта. И тем самым манифестировать свою готовность к переменам, словно хотела сообщить: «Я — другая, при мне все пойдет по-новому».
