Сэр Саймон Рэттл родился в 1955 году в Ливерпуле, учился играть на ударных инструментах и на фортепиано, руководил симфоническим оркестром Бирмингема, а в 2002 году стал главным дирижером Берлинского филармонического оркестра, унаследовав этот пост от Клаудио Аббадо. Критики считают, что Рэттл изменил звук оркестра и сильно расширил его репертуар. В рамках его образовательной программы с оркестром сотрудничает талантливая молодежь. В сезоне 2006/07 года в репертуаре оркестра появилась музыка австро-немецких композиторов-романтиков: произведения Шумана, Брамса и Брукнера.
— Господин Рэттл, в программе Берлинского филармонического оркестра после долгого перерыва появилось «Золото Рейна» Вагнера. Оркестр в последний раз играл «Кольцо нибелунга» сорок лет назад под управлением Герберта фон Караяна. Что вы сказали своим музыкантам перед началом работы?
— Я вообще ничего не говорил. Мы просто играем «Золото Рейна», это гораздо лучше, чем разговаривать. Многие из моих музыкантов играли оперы «Кольца» в последние годы с оркестром Байройтского фестиваля, а некоторые из них даже участвовали в выступлении Караяна. И хотя в оркестре сегодня работают люди двадцати национальностей, они чувствуют: мы можем по-настоящему играть музыку Брамса и Вагнера.
— Вы считаете, что дирижер не должен говорить перед началом работы?
— Я же не футбольный тренер, мне не нужно мотивировать каждую ноту, сыгранную оркестрантами. У каждого из музыкантов есть собственное представление, о чем рассказывает эта музыка. Лучше, если мы будем ее играть, а не анализировать.
— Означает ли это, что дирижер должен работать интуитивно, экспериментировать?
— Я полагаю, что хороший врач работает так же интуитивно, как дирижер. Слово «репетиция» переводится на немецкий как «проба» — одна из форм поиска, эксперимента. Цель пробы — проложить путь, по которому он должен идти, однако он должен идти, исполняя музыку.
— Правда ли, что Вагнер в вашем исполнении прозвучит светло и легко?
— «Золото Рейна» не должно длиться больше двух с половиной часов. Еще Рихард Вагнер говорил на первых репетициях: если эта опера длится больше, зрители начинают скучать. «Золото Рейна» нельзя затягивать, играть слишком медленно. В ней есть моменты тишины, но это не мешает подвижности музыки. А что касается легкости, она всегда была характерна для немецкой музыки и искусства. Немецкая кухня может быть тяжелой. Но искусство — никогда.
— Как вы относитесь к критике?
— Спокойно. Каждый из нас занимается своим делом. Критики должны критиковать, а я руковожу оркестром и исполняю прекрасную музыку.
— Почему на пресс-конференции вы уклонились от вопроса об изменении звучания оркестра?
— Человек, который его задал, думал не о качестве звука, а о том, как спровоцировать скандал. Если бы я сказал: «Звук оркестра изменился», все стали бы сокрушаться, что произошли какие-то изменения. А если бы дал прямо противоположный ответ, критики сказали бы, что жизнь в оркестре замерла.
— И все же, чем отличается ваш оркестр от других?
— Его звук поначалу поднимается снизу, а потом как будто парит в пространстве. Ни один американский оркестр не может так играть. В звуках оркестра есть особое тепло и глубина, которые я стараюсь сохранить. Хотя что-то меняю. Не забудьте, какой критике подвергался Караян за то, что он изменял звук и традиционную манеру этого оркестра. Сейчас со мной работают музыканты нового поколения и ветераны оркестра, каждый из них по-своему воспринимает традиции. Поэтому призывы вернуть старое звучание для меня просто не имеют смысла.
— Как воспринимают Берлинский филармонический оркестр за границей?
— Совсем не так, как в Германии. Здесь нас критикуют за вещи, которые за границей всем очень нравятся.
— Как слушала оркестр публика на фестивале в Экс-ан-Провансе?
— Они мечтают услышать музыку в достойном исполнении. На этом фестивале Малера в нашем исполнении слушало более десяти тысяч человек. У кассы стояла очередь более километра длиной, а к полудню все билеты были проданы.
**— Вы не боитесь неудач?v
— Любой человек, занимающийся искусством, постоянно терпит неудачи. Сэмюэл Беккет в свое время сказал: «Проваливайся всегда. Пробуй снова. Проваливайся на более высоком уровне». В жизни многое возможно. Невозможно только жить одними воспоминаниями. Невозможно играть, если в голове только воспоминания о былом величии. Это все равно, как кого-нибудь виртуально любить.
— Вы были удивлены, когда оркестр выбрал своим руководителем вас, а не Даниэля Баренбойма?
— Я очень удивился. Я считал, что они должны выбрать Баренбойма. Я испытывал в это время блаженство и страх — каждый умный человек должен испытывать страх, думая о поставленных перед ним задачах. Я считаю, что мы до сих пор находимся в начале длинного пути. Мы движемся вперед, но наши цели должны оставаться недостижимыми. Мы хотим оставаться самым замечательным оркестром мира, что бы это ни означало. Мы хотим овладеть всем спектром звуков. Оркестр должен функционировать как огромный камерный оркестр.
— Автор одного фельетона обвинил вас в том, что у оркестра «хаотический репертуар», что он нуждается в «красной нити», что вы перестали исполнять музыкальные циклы.
— Что он увидел плохого в эклектике? Разве она запрещена в нашей культуре? А что касается «красной нити», наверняка автор этого фельетона сам очень нуждается в ней. Прочитав эту статью, мы вместе с музыкантами очень смеялись. А с традицией исполнять музыкальные циклы уже простился даже Клаудио Аббадо.
— Вы стали исполнять гораздо больше современной музыки.
— Раньше большинство оркестров исполняло музыку, написанную специально для них.
— Вы предпочитаете исполнять музыку британских композиторов?
— Мы исполняем музыку Джона Адамса — он американец, Магнуса Линдберга — он финн, Анри Дюбле — он француз. Я, наоборот, ужасно осторожен с британскими композиторами.
— Почему в репертуаре оркестра так много произведений Гайдна?
— На мой взгляд, его музыкой в наше время непростительно пренебрегают. Мы играем не только Гайдна, в нашем репертуаре Моцарт, Бетховен, Брукнер, Малер.
— Каков средний возраст участников оркестра?
— Оркестр помолодел. Мы отправляем оркестрантов на пенсию в 65 лет. Приток «свежей крови» позволил оркестру стать более гибким, прозрачным и более приспособленным к исполнению современной музыки.
— Правда ли, что во время репетиции вы можете привести пример из кино, литературы и живописи или даже поп-культуры?
— Я должен использовать образы, которые понимают мои музыканты. Если я хочу изменить звук, то могу напомнить о картине Брейгеля или о фильме Тарантино «Криминальное чтиво». Почему нет?
— Вы можете во время репетиции перейти с немецкого на английский?
— Конечно, могу. Потом оркестранты благодарят меня: они начинают более подробно изучать английский.
— Вы не страдаете звездной болезнью?
— Нет, не страдаю. И вообще ненавижу звезд.
— Должен ли дирижер быть обаятельным?
— Обаяние дирижеру не поможет. Он должен быть личностью. Оркестранты гораздо быстрее, чем другие люди, понимают, что дирижер хочет перед ними разыграть и что он представляет собой на самом деле.
— В созданной вами образовательной программе в проектах Берлинского филармонического оркестра принимают участие совсем молодые люди. Способен ли кто-нибудь из них пригласить вас на вечеринку?
— Не знаю, но я бы с удовольствием пришел. Никогда не забуду, как после совместного исполнения «Кармины Бураны» молодые турецкие музыканты подбрасывали меня в воздух.
— Уже четыре года вы живете в Берлине. Чувствуете ли вы себя немцем, точнее, берлинцем?
— Наверное, я мог бы рассказать вот о чем: что значит быть эмигрантом в этой стране. Хотя Берлин очень сильно напоминает мне мой родной город Ливерпуль. Люди общаются друг с другом так же твердо, порой даже нагло, и в то же время я чувствую в таком общении теплоту.
**— Что вы делаете, если вам нужно немного расслабиться?v
— Я ранним утром иду в лес, еще до того, как станет слишком жарко. Или готовлю, покупая продукты на рынке. Странно, что я живу в Европе, а Великобритания почему-то к ней не принадлежит.
По материалам журнала «Штерн» подготовила Светлана Семенова
