Биохимическое недоразумение

Байройтский «Тангейзер» Себастьяна Баумгартена

Байройтский «Тангейзер» Себастьяна Баумгартена

Единственная прошлогодняя премьера Байройтского фестиваля — «Тангейзер» режиссёра Себастьяна Баумгартена — вызвала на редкость единодушно негативную реакцию как публики, так и критики. Спустя год раздраженные «бу!» всё ещё сложно было назвать дежурными: настолько спектакль нелеп, безвкусен и глуп. Впрочем, поспорить с последним утверждением найдётся немало желающих, ибо в основе режиссёрской концепции — преображение устоявшихся эстетических форм, очень напоминающее экстремизм футуризма, но отличающееся от него навязчивым стремлением притянуть за уши историческую традицию посредством беспрестанных отсылок к текстам самого Р. Вагнера.

Конечно, всё течёт и меняется, и революционность вагнеровской реформы переоценить невозможно. Но как-то сам собой возникает вопрос к постановщикам: «Господа, а Вы-то тут при чём?» Попытка спроецировать гениальность вагнеровских нововведений на современное инсталляционное помешательство в искусстве не выдерживает никакой критики уже потому, что никаким боком не коррелирует с интерпретируемым текстом, то есть ни в одной точке постановочный видеоряд не совпадает с мелодраматическим первоисточником.

Теоретически можно под национальный российский рождественский гимн «В лесу родилась ёлочка» водить хоровод вокруг пальмы. Но водить его вокруг мусорного ведра — как-то уж совсем несерьёзно. Между тем весь спектакль Баумгартена — это именно такой вот хоровод.

Байройтский «Тангейзер» Себастьяна Баумгартена

Только вместо мусорного ведра — дорогущие промышленные инсталляции, так как действие одной из самых красивых и романтичных, антиклерикальных и экспрессивных произведений Вагнера перенесено на предприятие по переработке биоотходов то ли в биотопливо, то ли в спиртные напитки. На баки с «биогазом» и пойлом молятся «пилигримы» и «придворные», на фоне гигантской красной цистерны невротически импульсирует некая обнаженная натура дамского пола (в чёрно-белой видеотрансляции, правда, но всё равно нелепо и комично), из-под планшета сцены выплывает круглая клетка «венерического грота» с совокупляющимися биоформами сперматозоидного вида (что за этой дружбой однополых молекул скрывается, даже угадывать скучно), и так далее, и тому подобное.

Но самое «интересное» — другое: такой видеоряд почему-то уже даже не нервирует. Мешает, конечно, но активной агрессии уже не вызывает. Признаться, я даже не воображал, что в «Тангейзере» найдётся хотя бы одно место, хотя бы одна фраза, над которой я буду в голос хохотать, но танец беременного живота Венеры во время конкурсного выступления певцов во втором акте к удивлению насупленных и сосредоточенных коллег, сидевших по соседству, вызывал у меня форменную истерику: никак иначе реагировать на откровенную дурь было невозможно.

Байройтский «Тангейзер» Себастьяна Баумгартена

Вместе с тем, я бы не назвал внутреннюю концепцию спектакля абсолютно бестолковой: на видеоинсталляциях было много любопытных проекций человеческих конечностей, процесса деления клеток и даже зарождения новой жизни. Какое-то рациональное звено в самой идее все-таки присутствовало, но внешнего выражения оно не получило. Весь этот постмодернистский трэш в стиле Марии Абрамович напомнил мне удивительное определение ключевых понятий современного искусства, озвученное как-то одной моей знакомой художницей:

«Если у тебя под дверью наложили кучу дерьма и убежали, то это инсталляция, а если наложили кучу дерьма и остались, то это — перфоманс».

С этой точки зрения, «Тангейзер» Баумгартена одновременно и перфоманс и инсталляция, и этот феномен, продолживший традицию забавного, но столь же маловразумительного и эстетически плоского сценического переложения «Мейстерзингеров» в постановке Катарины Вагнер, ничего не имеет общего не только с понятиями художественного вкуса, но и не обладает никакой художественной ценностью, критерии которой, как известно, до примитивности прозрачны: тесной взаимозависимости формы и содержания любого произведения в сочетании с его эстетической безупречностью вполне достаточно, чтобы рассматривать его как артефакт.

Байройтский «Тангейзер» Себастьяна Баумгартена

То, что представила постановочная команда в байройтском «Тангейзере» на артефакт не тянет, но и для откровенной провокации заявленного масштаба маловато. Но дурна даже не эта беспомощность сама по себе, а данная конкретная неуместность такого рода социокультурных экспериментов, вполне допустимых в полуразрушенных стенах заброшенных заводов, но никак не на сцене Байройтского театра.

Наверное, это чувство неловкости и было бы самым досадным ощущением, если бы порочный шлейф от столь странной попытки постановочной группы самовыразиться не затрагивал вокально-музыкальную часть исполнения.

Байройтский «Тангейзер» Себастьяна Баумгартена

Дело в том, что восприятие человека так устроено, что даже профессиональный музыкант, умеющий различать в вагнеровском оркестре звучание каждого отдельного инструмента внутри многочисленных струнных и духовых групп, не может абстрагироваться от визуального сопровождения, так или иначе влияющего на общее эстетическое впечатление от звучащего со сцены.

Байройтский фестивальный оркестр под управлением Кристиана Тилемана звучал с далёкой от хрестоматийной узнаваемости акцентировкой отдельных фраз (то тут струнные просочатся, то там духовые надавят), крайне необычно, хотя местами и суховато. В кульминационных моментах звуковая материя словно материализовывалась, и тогда хотелось закрыть глаза и просто наслаждаться фантастическим буйством симфонических красок, которыми переливалась оркестровая яма.

Байройтский «Тангейзер» Себастьяна Баумгартена

К слову, о красках: световое оформление спектакля, как это ни странно, было выполнено Франком Эвином просто великолепно. Если бы под эту «светомузыку» подложить приличные или хотя бы адекватные сюжету декорации, осветительской палитре просто цены бы не было. Но на сцене были бочки и цистерны разных размеров и цветов, с колосников падал снег (откуда он там в цеху-то?), а из боковых деревянных вертикальных створок периодически вырывались клубы технического пара…

Остаётся только надеяться, что именно это вымученное сценическое решение спровоцировало весьма посредственное выступление практически всех без исключения солистов.

«Тангейзер» на Байрёйтском фестивале

В исполнении Мишель Бридт беременная Венера звучала так, будто уже родила: середина плотная и цветастая, на верхах слишком много воздуха. Танцы, скандалы, сцены (а Венеры в спектакле на удивление много — её просто девать некуда!) у певицы получались великолепно: если бы она ещё и пела получше, всё было бы просто хорошо, насколько это возможно в таком прочтении.

Торстен Керль в партии Тангейзера, к сожалению, звучал весьма неопрятно: звук гулял по резонаторам между носом и затылком и редко фокусировался в один внятный поток. Эта техническая неоднородность усугублялась сиповатым тембром, и когда Венера схватила Тангейзера за ухо и начала хлестать «по мордам», сложно было отделаться от мысли, что основной причиной такой активной неприязни богини любви к главному герою стал именно посредственный вокал исполнителя.

Байройтский «Тангейзер» Себастьяна Баумгартена

Тот факт, что роль Тангейзера привиделась режиссёру этаким слепком с жизни беспринципного рокера-без-страха-и-упрёка, отражается, например, в танце с Венерой, в котором во время своей баллады о любви кружится главный герой, невзирая на недоумение присутствующей Елизаветы. Видимо, основной сверхзадачей была идея сделать из Тангейзера эмпатического импотента и сексуального маньяка одновременно.

Чем этот герой отличался бы от Дон Жуана, вопрос риторический, ибо никакого раскаяния Керлю показать не удаётся. Возможно, сам образ задумывался как некая провокация, но исполнение Керля не тянуло на провокацию ни вокально, ни фигурально: комплекция певца с колышущимся «бортами» в районе талии скорее подошла бы для пародии на антигламурное движение, хотя, не исключаю, что вся эта затея Баумгартена когда-нибудь именно так и будет проинтерпретирована — как пародия на саму себя.

Байройтский «Тангейзер» Себастьяна Баумгартена

Елизавета впервые появляется в этой навозно-питейно-промышленной инсталляции на верхнем мостике в красном платье в образе полоумной сомнамбулы, перемещающейся с вытянутыми вперед руками. Собственно, из этого образа главная героиня у Баумгартена и не выходит, даже когда в порыве плотской невоздержанности неожиданно заваливается с Тангейзером на ящик. Было ли исполнение Камиллой Нилунд как-то обусловлено этим странным видением образа, понять сложно, но певица сипела, чуть шаталась, опаздывала, расходясь с оркестром и между делом отбиваясь от приставаний Тангейзера, так и норовившего залезть под юбку к примадонне ассенизатора.

И весь этот кошмар на фоне ювелирнейшей работы оркестра, выплетавшего микроскопические звуковые реплики в роскошные симфонические узоры. Когда я понял, что и от исполнительницы главной партии ожидать нечего, сразу захотелось, чтобы все на сцене замолчали и дали насладиться красотой оркестрового звучания…

Байройтский «Тангейзер» Себастьяна Баумгартена

Впрочем, хор был изумителен, а из солистов можно было бы отметить исполнителя партии Вольфрама — венгерского баритона Михаэля Наги, отличившегося, пожалуй, самым безупречным вокалом из всего ансамбля. И хотя Гюнтер Гройсбёк — исполнитель партии тюрингского ландграфа Германа — на поклонах вызвал в зале бурную овацию, кроме красивого тембра и мягкой кантилены на легато, иссякнувших уже во второй половине партии, отметить лично я ничего не могу: голос красивый, но очень уж невыносливый.

Основной видеоинсталляционной темой, сопровождающей третье действие, стало брожение… То ли пива, то ли вина, то ли, — прости господи, вслух не выговоришь… И вроде бы понятно, «из какого сора растут цветы, не ведая стыда», и концепция режиссёра, ориентированная на поддержание революционного пафоса самого творчества Вагнера, могла бы стать серьёзным высказыванием, если бы не материал, использованный для этой акции.

Байройтский «Тангейзер» Себастьяна Баумгартена

Даже слова Вагнера об эгоизме, высвечивающиеся на сцене, убивают своей зеркальной беспощадностью: ведь именно эгоизм современных интерпретаторов классических произведений, их тщеславие и безответственность не только перед материалом, но и перед зрителем, который, возможно, впервые приходит если не в оперу вообще, то на это конкретное произведение в частности, уже который год вызывает критическое недоумение любого здравомыслящего человека.

Почему этот принцип уважения к дилетантской непосредственности восприятия попирается на сцене, построенной одним из величайших дилетантов в истории музыки, я не понимаю. Похоже, этот малопрофессиональный подход режиссёров, волей случая допущенных к сцене на Зелёном холме, и есть своеобразная козья морда наследниц своему великому предку, — приношение, напоминающее насмешку, почтение, которое легко спутать с глумлением.

В финале оперы, в котором Венера всё-таки разродилась, Елизавета сама погружается в бочку для переработки: её духовное начало не нужно и неуместно в этом социуме, который молится на химические процессы, хоть и объясняющие, но полностью обесценивающие смысл самой жизни. В каком месте вагнеровского шедевра постановщики усмотрели этот смысл, остаётся только гадать…

Фото: Bayreuther Festspiel / Enrico Nawrath

реклама

Ссылки по теме

рекомендуем

смотрите также

Реклама