Henryk Szeryng
Польский скрипач, с середины 1940-х годов живший и работавший в Мексике.
В детстве Шеринг обучался игре на фортепиано, однако вскоре начал заниматься на скрипке. По рекомендации известного скрипача Бронислава Губермана в 1928 году отправился в Берлин, где занимался у Карла Флеша, а в 1933 году состоялось первое крупное сольное выступление Шеринга: в Варшаве он исполнил Концерт для скрипки Бетховена с оркестром под управлением Бруно Вальтера. В том же году он перебрался в Париж, где совершенствовал своё мастерство (по признанию самого Шеринга, большое влияние на него оказали Джордже Энеску и Жак Тибо), а также в течение шести лет брал частные уроки композиции у Нади Буланже.
В начале Второй мировой войны Шеринг, свободно владевший семью языками, смог получить должность переводчика в «лондонском» правительстве Польши и при поддержке Владислава Сикорского помочь сотням польских беженцев перебраться в Мексику. Гонорары с многочисленных (более 300) концертов, сыгранных им во время войны в Европе, Азии, Африке, Америке, Шеринг отчислял в помощь Антигитлеровской коалиции. После одного из концертов в Мексике в 1943 году Шерингу было предложено место председателя департамента струнных инструментов в университете Мехико. По окончании войны Шеринг приступил к своим новым обязанностям.
Приняв гражданство Мексики, в течение десяти лет Шеринг занимался почти исключительно преподавательской деятельностью. Лишь в 1956 году по предложению Артура Рубинштейна состоялось первое после долгого перерыва выступление скрипача в Нью-Йорке, вернувшее ему мировую известность. В течение последующих тридцати лет вплоть до своей смерти Шеринг совмещал преподавание с активной концертной работой. Он умер во время гастролей в Касселе и похоронен в Мехико.
Шеринг обладал высокой виртуозностью и элегантностью исполнения, хорошим чувством стиля. В его репертуар входили как классические сочинения для скрипки, так и произведения современных авторов, в том числе композиторов Мексики, чьи сочинения он активно пропагандировал. Шеринг был первым исполнителем посвящённых ему композиций Бруно Мадерны и Кшиштофа Пендерецкого, в 1971 году он впервые исполнил Третий скрипичный концерт Никколо Паганини, партитура которого в течение многих лет считалась утерянной и была обнаружена лишь в 1960-е годы.
Дискография Шеринга весьма обширна и включает в себя антологию скрипичной музыки Моцарта и Бетховена, а также концерты Баха, Мендельсона, Брамса, Хачатуряна, Шёнберга, Бартока, Берга, многочисленные камерные сочинения и др. В 1974 и 1975 годах Шеринг получил премию «Грэмми» за исполнение фортепианных трио Шуберта и Брамса совместно с Артуром Рубинштейном и Пьером Фурнье.
Генрик Шеринг принадлежит к числу исполнителей, которые считают одной из важнейших обязанностей пропаганду новой музыки разных стран и направлений. В беседе с парижским журналистом Пьером Видалем он признался, что, выполняя эту добровольно взятую на себя миссию, чувствует огромную общественную и человеческую ответственность. Ведь часто он обращается к произведениям «крайне левым», «авангардистским», притом принадлежащим совсем неизвестным или мало известным авторам, и от него, фактически, зависит их судьба.
Но, чтобы по-настоящему ответственно охватить мир современной музыки, нужно ее изучить; нужно обладать глубокими познаниями, разносторонней музыкальной образованностью, а главное — «чувством нового», уменьем разобраться в самых «рискованных» опытах современных композиторов, отсекая посредственное, лишь прикрытое модными новациями, и обнаруживая подлинно художественное, талантливое. Однако и этого недостаточно: «Чтобы быть адвокатом сочинения, нужно к тому же его любить». По игре Шеринга совершенно ясно, что он не только глубоко чувствует, понимает новую музыку, но и искренне любит музыкальную современность, со всеми ее сомнениями и поисками, срывами и достижениями.
Репертуар скрипача в части новой музыки поистине универсален. Здесь и Концертная рапсодия англичанина Петера Расин-Фриккера, написанная в додекафоническом («правда, не очень строгом») стиле; и Концерт американца Бенджамина Ли; и Секвенции израильтянина Романа Хаубенштока-Рамати, выполненные по серийной системе; и француза Жана Мартинона, посвятившего Шерингу Второй скрипичный концерт; и бразильца Камарго Гварниери, специально для Шеринга написавшего Второй концерт для скрипки с оркестром; и мексиканцев Сильвестра Ревюельтаса и Карлоса Шавеца и др. Будучи гражданином Мексики, Шеринг много делает для популяризации творчества мексиканских композиторов. Именно он впервые исполнил в Париже скрипичный концерт Мануэля Понсе, являющегося для Мексики (по словам Шеринга) примерно тем же, кем Сибелиус для Финляндии. Для того чтобы понять по-настоящему природу мексиканского творчества, он изучил фольклор страны, да и не одной Мексики, а латиноамериканских народов в целом.
Его суждения о музыкальном искусстве этих народов необычайно интересны. В беседе с Видалем он упоминает о сложном синтезе в мексиканском фольклоре древних попевок и интонаций, восходящих, возможно, еще к искусству майя и ацтеков, с интонациями испанского происхождения; он чувствует и бразильский фольклор, высоко оценивая его преломление в творчестве Камарго Гварниери. О последнем он говорит, что это «фольклорист с большой буквы... столь же убежденный, как и Вила Лобос, своего рода бразильский Дариюс Мийо».
И это только одна из сторон многогранного исполнительского и музыкального облика Шеринга. Он не только «универсален» в охвате явлений современности, но не менее универсален и в охвате эпох. Кто не помнит его интерпретации сонат и партит Баха для скрипки соло, поразившей слушателей филигранностью голосоведения, классической строгостью образного выражения? И наряду с Бахом — изящный Мендельсон и порывистый Шуман, скрипичный концерт которого Шеринг буквально возродил к жизни.
Или в концерте Брамса: у Шеринга нет ни титанической, экспрессионистически сгущенной динамики Яши Хейфеца, ни душевной встревоженности и страстного драматизма Иегуди Менухина, но есть что-то и от первого и от второго. В Брамсе он занимает середину между Менухиным и Хейфецем, оттеняя в равной степени классическое и романтическое начала, столь тесно соединившиеся в этом замечательном творении мирового скрипичного искусства.
Дает о себе знать в исполнительском облике Шеринга и его польское происхождение. Оно проявляется в особенной любви к национальному польскому искусству. Он высоко оценивает и тонко ощущает музыку Кароля Шимановского. Второй концерт которого играет очень часто. По его мнению, Второй концерт входит в число лучших произведений этого польского классика — таких, как «Король Рогер», Stabat mater, Концертная симфония для фортепиано с оркестром, посвященная Артуру Рубинштейну.
Игра Шеринга пленяет богатством красок, совершеннейшим инструментализмом. Он словно живописец и одновременно скульптор, облекающий каждое исполняемое произведение в безукоризненно прекрасную, гармоничную форму. При этом в его исполнении «изобразительное», как нам кажется, несколько даже довлеет над «выразительным». Но мастерство столь велико, что неизменно доставляет величайшее эстетическое наслаждение. Большинство этих качеств отметили и советские рецензенты после концертов Шеринга в СССР.
Впервые он приехал в нашу страну в 1961 году и сразу же завоевал прочные симпатии слушателей. «Артист высшего класса»,— так оценила его и московская пресса. «Секрет его обаяния заключается... в индивидуальных, самобытных чертах его облика: в благородстве и простоте, силе и искренности, в сочетании страстной романтической приподнятости и мужественной сдержанности. У Шеринга безукоризненный вкус. Его тембровая палитра изобилует красками, но ими (как и своими огромными техническими возможностями) он пользуется без показной эффектности — изящно, строго, экономно».
И далее, из всего сыгранного скрипачом рецензент выделяет Баха. Да, действительно, музыку Баха Шеринг чувствует необычайно глубоко. «Удивительной непосредственностью дышало его исполнение баховской Партиты ре минор для скрипки соло (той самой, которая оканчивается знаменитой Чаконой). Каждая фраза была наполнена проникновенной выразительностью и в то же время включена в поток мелодического развития — непрерывно пульсирующий, свободно льющийся. Форма отдельных пьес отличалась великолепной гибкостью и законченностью, но весь цикл от пьесы к пьесе как бы вырастал из одного зерна в стройное, единое целое. Так играть Баха может только талантливый мастер». Отмечая далее способность к необычайно тонкому и живому ощущению национального колорита в «Короткой сонате» Мануэля Понсе, в «Цыганке» Равеля, пьесах Сарасате, рецензент задает вопрос: «Не общению ли с мексиканским народным музыкальным бытом, впитавшим в себя обильные элементы испанского фольклора, обязан Шеринг той сочностью, выпуклостью и непринужденностью экспрессии, с которыми оживают у него под смычком изрядно заигранные на всех эстрадах мира пьесы Равеля и Сарасате?»
Концерты Шеринга в СССР в 1961 году прошли с исключительным успехом. 17 ноября, когда в Москве в Большом зале консерватории с Государственным симфоническим оркестром СССР он сыграл в одной программе три концерта — М. Понсе, С. Прокофьева (No. 2) и П. Чайковского, критик писал: «Это был триумф непревзойденного виртуоза и вдохновенного артиста-творца... Играет он просто, непринужденно, как бы шутя одолевает все технические трудности. И при всем том — идеальная чистота интонации... В самом высоком регистре, в сложнейших пассажах, в флажолетах и двойных нотах, исполняемых в быстром темпе, интонация неизменно остается кристально чистой и безупречной и в его исполнении нет нейтральных, «мертвых мест», все звучит взволнованно, экспрессивно, неистовый темперамент скрипача властно покоряет силой, которой подчиняются все, кто оказывается под воздействием его игры...» Шеринга в Советском Союзе единодушно восприняли, как одного из самых выдающихся скрипачей современности.
Второй приезд Шеринга в Советский Союз состоялся осенью 1965 года. Общий тон рецензий остался неизменным. Скрипача опять встречают с огромным интересом. В критической статье, помещенной в сентябрьском номере журнала «Музыкальная жизнь», рецензент А. Волков сравнил Шеринга с Хейфецем, отметив у него аналогичную точность и безошибочность техники и редкой красоты звук, «теплый и очень интенсивный (Шеринг предпочитает плотный нажим смычком даже в mezzo piano)». Вдумчиво анализирует критик исполнение Шерингом скрипичных сонат и концерта Бетховена, считая, что он отходит от привычной трактовки этих сочинений. «Пользуясь известным выражением Ромена Роллана, можно сказать, что бетховенское гранитное русло у Шеринга сохранилось, и в этом русле стремительно бежит мощный поток, но он не был пламенным. Была энергия, воля, действенность, — не было огненной страстности».
Такого рода суждения легко оспоримы, ибо всегда могут содержать элементы субъективного восприятия, однако в данном случае рецензент прав. Шеринг действительно исполнитель энергического, динамичного плана. Сочность, «объемность» красок, великолепная виртуозность сочетаются у него с известной строгостью фразировки, оживляемой по преимуществу «динамикой действия», а не созерцания.
Но все же Шеринг может быть и пламенным, драматичным, романтическим, страстным, что отчетливо проявляется у него в музыке Брамса. Следовательно, характер его трактовки Бетховена определяется вполне осознанными эстетическими устремлениями. Он подчеркивает в Бетховене героическое начало и «классицистскую» идеальность, возвышенность, «объективность».
Ему ближе в Бетховене героическая гражданственность и мужественность, чем этическая сторона и тот лиризм, который, скажем, акцентирует в музыке Бетховена Менухин. При «декоративности» стиля Шерингу чужда эффектная эстрадность. И опять хочется присоединиться к Волкову, когда он пишет, что «при всей безотказности техники Шеринга» «брильянтность», зажигательная виртуозность — не его стихия». Шеринг отнюдь не избегает виртуозного репертуара, но виртуозная музыка действительно не является его стихией. Бах, Бетховен, Брамс — вот основа его репертуара.
Весьма импозантна манера игры Шеринга. Правда, в одной рецензии написано: «Исполнительскую манеру артиста отличает прежде всего отсутствие внешних эффектов. Он знает много «секретов» и «чудес» скрипичной техники, но не выставляет их напоказ...» Все это верно и вместе с тем у Шеринга очень много именно внешней пластики. Его постановка, движения рук (особенно правой) доставляют эстетическое наслаждение и «для глаз» — настолько они изящны.
Биографические данные о Шеринге противоречивы. В Словаре Римана сказано, что он родился 22 сентября 1918 года в Варшаве, что он ученик В. Хесса, К. Флеша, Ж. Тибо и Н. Буланже. Примерно то же повторяет М. Сабинина: «родился в 1918 году в Варшаве; учился у известного венгерского скрипача Флеша и у прославленного Тибо в Париже».
Наконец, аналогичные данные имеются в американском журнале «Music and Musicians» за февраль 1963 года: родился в Варшаве, занимался с пяти лет с матерью на фортепиано, но через несколько лет переключился на скрипку. Когда ему исполнилось 10 лет, его услыхал Бронислав Губерман и посоветовал послать в Берлин к К. Флешу. Эти сведения точны, так как сам Флеш, сообщает, что в 1928 году Шеринг брал у него уроки. В возрасте пятнадцати лет (в 1933 г.) Шеринг был уже подготовлен к публичным выступлениям. С успехом он концертирует в Париже, Вене, Бухаресте, Варшаве, но его родители мудро решили, что он еще не вполне готов и должен вернуться к занятиям. Во время войны у него нет ангажементов, и он вынужден предложить услуги союзным силам, выступив на фронтах более 300 раз. После войны он избрал своим местожительством Мексику.
В беседе с парижской журналисткой Николь Гирш Шеринг сообщает несколько иные данные. По его словам, он родился не в Варшаве, а в Желязовой-Воле. Его родители принадлежали к обеспеченному кругу индустриальной буржуазии — владели текстильным предприятием. Бушевавшая в ту пору, когда он должен был появиться на свет, война заставила мать будущего скрипача удалиться из города, и маленький Генрик стал по этой причине земляком великого Шопена. Детство его протекало счастливо, в очень сплоченной семье, к тому же страстно увлекавшейся музыкой. Мать была превосходной пианисткой. Будучи нервным и экзальтированым ребенком, он мгновенно успокаивался, стоило его матери сесть за фортепиано. Игре на этом инструменте и начала обучать его мать, как только возраст позволил ему дотянуться до клавиш. Однако фортепиано его не увлекало и мальчик просил купить скрипку. Его желание было удовлетворено. На скрипке он стал делать столь быстрые успехи, что учитель посоветовал отцу готовить из него профессионального музыканта. Как это часто бывает, отец воспротивился. Для родителей занятия музыкой представлялись забавой, отдыхом от «настоящего» дела, а потому отец настоял, чтобы сын продолжал общее образование.
И все же прогресс был столь значителен, что в 13 лет Генрик выступил публично с Концертом Брамса, причем оркестром управлял известный румынский дирижер Джорджеску. Пораженный талантом мальчика, маэстро настоял на том, чтобы концерт был повторен в Бухаресте, и представил юного артиста ко двору.
Очевидный огромный успех Генрика заставил родителей изменить отношение к его артистическому амплуа. Было решено, что Генрик поедет в Париж для совершенствования в игре на скрипке. В Париже Шеринг занимался в 1936—1937 годах и об этом времени вспоминает с особенной теплотой. Он жил там с матерью; занимался композицией с Надей Буланже. Здесь опять расхождения с данными Словаря Римана. Учеником Жана Тибо он никогда не был, а его преподавателем на скрипке стал Габриель Буйон, к которому его направил Жак Тибо. Первоначально мать, действительно, старалась определить его к маститому главе французской скрипичной школы, но Тибо отказался под предлогом, что избегает давать уроки. По отношению к Габриелю Буйону Шеринг сохранил на всю жизнь чувство глубокого пиетета. За первый же год пребывания в его классе в консерватории, куда Шеринг выдержал экзамены с блеском, юный скрипач прошел всю классическую французскую скрипичную литературу. «Я был пропитан французской музыкой до костей!» В конце года он получил первую премию на традиционных консерваторских конкурсах.
Грянула вторая мировая война. Она застала Генрика с матерью в Париже. Мать уехала в Изер, где оставалась вплоть до освобождения, сын же вступил добровольцем в польскую армию, формировавшуюся во Франции. В форме солдата он давал свои первые концерты. После перемирия 1940 года, по поручению президента Польши Сикорского, Шеринг был признан официальным музыкальным «атташе» при польских войсках: «Я себя чувствовал одновременно чрезвычайно гордым и очень смущенным, — рассказывает Шеринг.— Я был самым юным и самым неопытным из артистов, путешествовавших по театрам военных действий. Моими коллегами были Менухин, Рубинштейн. Вместе с тем я никогда впоследствии не испытывал чувства такого полного артистического удовлетворения, как в ту эпоху: мы доставляли чистую радость и открывали для музыки души и сердца, ранее для нее закрытые. Именно тогда я понял, какую роль может играть музыка в жизни человека и какую силу она приносит тем, кто способен ее вопринять».
Но пришло и горе: оставшиеся в Польше отец вместе с близкими родственниками семьи были зверски убиты нацистами. Известие о гибели отца потрясло Генрика. Он не находил себе места; с родиной его не связывало больше ничего. Он покидает Европу и направляется в Соединенные Штаты. Но там судьба ему не улыбается — в стране слишком много музыкантов. По счастью, он приглашен на концерт в Мексику, где неожиданно получает выгодное для себя предложение организовать скрипичный класс при Мексиканском университете и заложить тем самым основы национальной мексиканской школы скрипачей. Отныне Шеринг становится гражданином Мексики.
Первоначально педагогическая деятельность поглощает его целиком. Он работает с учениками по 12 часов в сутки. Да и что иное ему остается? Концертов немного, выгодных контрактов не предвидится, так как он совершенно неизвестен. Обстоятельства военного времени помешали ему добиться популярности, а с малоизвестным скрипачом крупные импресарио дела не имеют.
Счастливый поворот в его судьбу внес Артур Рубинштейн. Узнав о приезде великого пианиста в Мехико, Шеринг на правляется к нему в отель и просит его прослушать. Пораженный совершенством игры скрипача, Рубинштейн не отпускает его от себя. Он делает его своим партнером по камерным ансамблям, выступает с ним в сонатных вечерах, часами они музицируют дома. Рубинштейн буквально «открывает» Шеринга для мира. Он связывает молодого артиста со своим американским импресарио, через его посредство граммофонные фирмы заключают с Шерингом первые контракты; он рекомендует Шеринга известному французскому импресарио Морису Дандело, который помогает молодому артисту организовать в Европе ответственные концерты. Перед Шерингом открываются перспективы концертирования по всему миру.
Правда, это случилось не сразу, и Шеринг еще некоторое время крепко привязан к Мексиканскому университету. Лишь после того, как Тибо предложил ему занять место постоянного члена жюри в международных конкурсах имени Жака Тибо и Маргариты Лонг, Шеринг покинул этот пост. Впрочем, не совсем, ибо окончательно расстаться с университетом и созданным в нем классом скрипки он не согласился бы ни за что на свете. По нескольку недель в году он непременно проводит там консультативные занятия с учениками. Педагогикой Шеринг занимается охотно. Помимо Мексиканского университета, он преподает на летних курсах Академии в Ницце, основанной Анабелем Массисом и Фернандом Убрадусом. Те, кому довелось заниматься или консультироваться с Шерингом, неизменно отзываются о его педагогике с глубоким уважением. В его объяснениях чувствуется огромная эрудиция, великолепное знание скрипичной литературы.
Концертная деятельность Шеринга очень интенсивна. Кроме публичных выступлений, он часто играет по радио и записывается на грампластинки. Большая премия за лучшую грамзапись («Гран-при дю диск») была присуждена ему дважды в Париже (1955 и 1957 гг.).
Шеринг очень образован; он в совершенстве владеет семью языками (немецким, французским, английским, итальянским, испанским, польским, русским), очень начитан, любит литературу, поэзию и особенно историю. При всем своем техническом мастерстве он отрицает надобность длительных упражнений: не более четырех часов в день. «Сверх того — это утомляет!»
Шеринг не женат. Его семью составляют мать и брат, с которыми он ежегодно проводит по нескольку недель в Изере или Ницце. Особенно привлекает его тихий Изер: «После своих странствий я очень ценю покой французских полей».
Главная и всепоглощающая его страсть — музыка. Она для него — целый океан — безбрежный и вечно манящий.
Л. Раабен, 1969
