Большинству любителей музыки за пределами Франции имя этого артиста до недавнего времени было известно разве что понаслышке. И лишь в начале 70-х годов, когда были сделаны и получили широкое распространение его записи полных собраний сочинений Шопена и Равеля, о нем заговорили как об открытии, признали за ним крупную артистическую индивидуальность, увидели в нем естественного продолжателя одной из старейших в Европе пианистических традиций.
«Вероятно, это последний активный представитель французской школы фортепианной игры, школы, осененной именами Сен-Санса, Дьемера, Пуньо, Корто… Его шопеновская интерпретация, безусловно, ближе к игре композитора, какую мы знаем по описаниям современников, чем исполнение любого живущего ныне пианиста, исключая, может быть, лишь Стефана Аскиназе»,- с оттенком удивления писал английский критик У. Глюк.
Столь поздняя известность объясняется как превратностями биографии артиста, так и его личной скромностью: он никогда не стремился к известности, был чужд рекламе. Кроме того, значительную часть своей жизни он посвятил педагогике, с 20 лет ведя класс в Парижской консерватории (1950 — 1977). Но, помимо всего этого, справедливо будет отметить, что исполнительский почерк Перлемютера не укладывается в рамки основных пианистических направлений XX века — он слишком тесно связан с французской традицией прошлого, является как бы ее прямым наследником. И если известность пришла к нему поздно, то сформировалось его дарование уже давно — в иные времена.
Владо Перлемютер родился в литовском городе Каунасе, звавшемся в ту пору Ковно. Родители его вскоре переехали во Францию, где мальчик и продолжил свое музыкальное образование. Первым его учителем был поляк М. Мошковский, занимавшийся с ним до 13 лет и укрепивший в нем любовь к музыке Шопена. (И поныне, признается Перлемютер, он ежедневно играет по нескольку часов в день этюды Шопена — «хлеб его пианизма».) Затем он попал в Парижскую консерваторию в класс А. Корто и спустя два года уже получил здесь первую премию. Воздействие Корто тоже было очень значительным, но, помимо того, молодой пианист многое почерпнул от других слышанных им в ту пору пианистов — Р. Рислера, И. Падеревского, Ф. Бузони, Л. Годовского, Э. Зауэра, М. Розенталя и главное — от С. Рахманинова, ставшего для него эталоном.
В те годы произошло событие, во многом определившее будущее молодого пианиста. В один прекрасный день он решил пойти к своему кумиру Морису Равелю и сыграть ему. На вопрос композитора: «Что из моей музыки вы играете?», последовал ответ: «Все». Так зародилась дружба, которая длилась до конца жизни Равеля. Композитор тщательно прошел с Перлемютером все свои фортепианные произведения, помог ему постичь их внутренний смысл. С тех пор музыка Равеля, наряду с шопеновской, стала основной сферой исполнительского творчества Перлемютера. Он всегда стремится воссоздать не только красочность равелевской палитры, но и рельефность ее мелодического рисунка, часто ускользающую от иных артистов, увлекающихся импрессионистической колористикой. Артист неизменно следует завету Равеля, который подчеркивал, что он «прежде всего мелодист».
Свои первые записи обоих концертов и ряда фортепианных сочинений Равеля Перлемютер сделал еще в 30-е годы, но тогда они не получили широкого резонанса. Затем началась война, артист вынужден был бежать из оккупированной фашистами Франции и обосновался в Швейцарии, где ему, как эмигранту, было запрещено заниматься концертной деятельностью. Он тяжело заболел, и три года провел в санатории. Лишь в конце 40-х годов, вернувшись в Париж, Перлемютер вернулся и к музыке, начал преподавать и концертировать. Но в тот период он редко выезжал на гастроли за пределы своей второй родины, более или менее регулярно выступая лишь в Польше.
И вот, в начале 70-х годов, после его триумфальных выступлений в Лондоне, где он сделал и множество записей, о нем вдруг заговорила в полный голос европейская критика. Стало ясно, что Перлемютер принадлежит к числу крупных артистов мирового масштаба. Правда, в полной мере его талант раскрывается лишь в узкой репертуарной сфере — творчестве Шопена и Равеля (не случайно, вероятно, наибольшей популярностью он пользуется все же во Франции и в Польше). Он действительно выступает как яркий представитель французской школы, в игре которого чувство всегда балансируется продуманностью замысла, каждый музыкальный образ ясен и выразителен, мелодические линии чисты и рельефны, и достигается все это с помощью очень экономных выразительных средств, без всяких внешних эффектов.
В этой связи представляет интерес сравнительная характеристика интерпретации музыки Равеля Перлемютером и Рихтером, данная польским музыковедом Я. Вебером: «Сопоставление двух интерпретаций, очень различных по своим эстетическим, пианистическим и колористическим предпосылкам, дает основание для любопытных выводов. Прежде всего оба исполнения следует признать гениальными. Разница же лежит в различии подхода. Рихтер играет „Отражения“ отчетливо-импрессионистично, его исполнение наполнено красками и настроениями, что дает основание сравнить эту интерпретацию с пейзажем, взятым в рамку картины, выполненной кистью мастера. Это, однако, только картина — прекрасная, объемная (к двум пластическим измерениям прибавляется третье, пространственное, и четвертое — в котором длится звук).
Перлемютер вдохнул в эту картину жизнь. Под его пальцами музыка приобрела душу и сердце, которые придали ей пульс живого существа. Это не значит, что Равель Рихтера был бездушен и бессердечен: в конечном счете картины тоже рисуют люди, чувствующие люди. Речь идет о способе передачи, о попытке выражения самой сути музыки, что нелегко определить словами. Иначе говоря, Рихтер будит эмоции, исходя из понимания звука как колористического средства, а у Перлемютера эмоция пронизывает сам звук, она является источником непрерывной жизни исполняемой музыки. И еще одна разница между этими двумя артистами: искусство Рихтера есть искусство размышления; из суммы размышлений он творит форму, придает ей стройность и смысл в зависимости от необходимости и по своему усмотрению; Перлемютер, подобно великому актеру, всегда играет собственного любимого Равеля…»
Нужно признать, что столь лестные сопоставления с величайшими артистами современности возникают только тогда, когда Перлемютер играет своих любимых авторов. В другом репертуаре его интерпретация бывает, как правило, не столь убедительной и захватывающей, хотя и сохраняет некое своеобразие. В числе его удач критики называют трактовку «Героических вариаций» Бетховена, «Крейслерианы» Шумана, Сонаты си минор Листа, некоторых произведений Моцарта, Шумана, Дебюсси. И хотя его трактовки этих произведений не вызывают единодушных восторгов, все рецензенты признают, что и тут артист в целом остается достоин высокой репутации.
Л. Григорьев, Я. Платек
Источник: Современные пианисты, 1990 г.
