Arturo Benedetti Michelangeli
Ни о ком из заметных музыкантов XX столетия не складывалось такое количество легенд, не рассказывалось столько невероятных историй. Микеланджели получил титулы «Человек-загадка», «Клубок тайн», «Самый непостижимый артист современности».
«Бенедетти Микеланджели — выдающийся пианист XX века, одна из крупнейших фигур в мировом исполнительском искусстве, — пишет А Меркулов. — Ярчайшую творческую индивидуальность музыканта обусловливает уникальный сплав разнородных, подчас как будто даже взаимоисключающих черт: с одной стороны, удивительная проникновенность и эмоциональность высказывания, с другой - редкостная интеллектуальная наполненность замыслов. Причем каждое из этих основных качеств, внутренне многосоставных, доведено в искусстве итальянского пианиста до новых степеней проявления. Так, границы эмоциональной сферы в игре Бенедетти простираются от обжигающей открытости, пронзительной трепетности и импульсивности до исключительной утонченности, рафинированности, изысканности, изощренности. Интеллектуальность же проявляется и в создании глубоких философских исполнительских концепций, и в безупречной логической выстроенности трактовок, и в некоторой отстраненности, холодноватой созерцательности ряда его интерпретаций, и в сведении к минимуму импровизационного элемента в игре на сцене».
Артуро Бенедетти Микеланджели родился 5 января 1920 года в городе Брешиа, что в Северной Италии. Первые уроки музыки он получил в четыре года. Сначала он обучался игре на скрипке, а затем стал заниматься на фортепиано. Но поскольку в детстве Артуро переболел воспалением легких, которое перешло в туберкулез, скрипку пришлось оставить.
Слабое здоровье юного музыканта не позволяло ему нести двойную нагрузку.
Первым наставником Микеланджели стал Пауло Кемери. В четырнадцать лет Артуро окончил миланскую консерваторию по классу известного пианиста Джованни Анфосси.
Казалось, будущее Микеланджели определилось. Но вдруг он уходит в монастырь францисканцев, где около года работает органистом. В монахи Микеланджели не пошел. Вместе с тем окружение повлияло на мировоззрение музыканта.
В 1938 году Микеланджели участвует в Международном конкурсе пианистов в Брюсселе, где занял лишь седьмое место. Член жюри конкурса С. Е. Фейнберг, имея в виду, вероятно, салонно-романтические вольности лучших итальянских конкурсантов, писал тогда, что они играют «с внешним блеском, но очень манерно», и что их исполнение «отличает полная безыдейность трактовки произведения».
Известность пришла к Микеланджели после победы на конкурсе в Женеве в 1939 году.«Родился новый Лист», - писали музыкальные критики Восторженную оценку игре молодого итальянца дал А. Корто и другие члены жюри. Казалось, теперь-то уж ничто не помешает Микеланджели развить успех, но вскоре началась Вторая мировая война.«Биография Микеланджели в начале сороковых годов напоминает скорее приключенческий сюжет из какого-нибудь кинофильма, нежели биографию служителя муз, - пишет Г. М. Цыпин. - Он принимает участие в движении Сопротивления, осваивая профессию летчика, воюя против фашистов.
Его ранят в руку, арестовывают, сажают в тюрьму, где он проводит около 8 месяцев улучив удобный момент, он бежит из заключения - и как бежит! - на похищенном вражеском самолете. Трудно сказать, где правда, а где вымысел о военной юности Микеланджели. Сам он крайне неохотно касался этой темы в своих беседах с журналистами. Но даже если тут есть хотя бы половина правды, и то остается лишь поражаться - такого в мире ни до Микеланджели, ни после него не было.
«По окончании войны Микеланджели наконец-то возвращается к музыке. Пианист выступает на самых престижных сценах Европы и США. Но он не был бы Микеланджели, если бы делал все, как другие.«Я никогда не играю для других людей, - сказал однажды Микеланджели, - я играю для себя И для меня, в общем, безразлично - есть в зале слушатели или нет. Когда я нахожусь за клавиатурой рояля, все вокруг меня исчезает.
Существует одна только музыка и ничего кроме музыки».
На сцену пианист выходил лишь тогда, когда чувствовал себя в форме и был в настроении. Музыканта должны были также полностью устроить акустические и прочие условия, связанные с предстоящим выступлением. Неудивительно, что часто все факторы не совпадали, и концерт отменялся.
Такого большого количества объявленных и несостоявшихся концертов, как у Микеланджели, наверное, не было ни у кого. Недоброжелатели даже утверждали, что пианист больше отменил концертов, нежели дал их! Однажды Микеланджели отказался от выступления в самом Карнеги-холл! Ему не понравился рояль, а может, его настройка.
Справедливости ради надо сказать, что подобные отказы нельзя отнести на счет каприза. Можно привести пример, когда Микеланджели попал в автомобильную катастрофу и сломал ребро, а уже через несколько часов вышел на сцену.
После этого он год пролежал в госпитале!Репертуар пианиста состоял из небольшого количества сочинений разных авторов:
Скарлатти, Баха, Бузони, Гайдна, Моцарта, Бетховена, Шуберта, Шопена, Шумана, Брамса, Рахманинова, Дебюсси, Равеля и других.
Микеланджели мог годами разучивать новое произведение, прежде чем включить его в свои концертные программы. Но и позднее он не раз возвращался к этому произведению, находя в нем новые краски, эмоциональные нюансы. «Обращаясь к музыке, которую я играл, может быть, десятки и сотни раз, я всегда начинаю с начала, - говорил он. - Словно это совершенно новая для меня музыка.
Всякий раз я начинаю с идей, которые занимают меня в данный момент».
Стиль музыканта полностью исключал субъективистский подход к произведению:
«Моя задача состоит в том, чтобы выразить замысел автора, волю автора, воплотить дух и букву исполняемой мною музыки, - говорил он. - Я стараюсь правильно прочитать текст музыкального произведения. Там все есть, все обозначено. »Микеланджели стремился к одному - к совершенству.
Именно поэтому он долгое время гастролировал по городам Европы со своим роялем и настройщиком, несмотря на то, что расходы в этом случае часто превышали гонорары за его выступления.«В пианизме XX столетия можно назвать от силы еще несколько мастеров, которые могли бы сравниться с Микеланджели по части искусности и тончайшей выделки звуковых «изделий», - отмечает Цыпин.
Известный московский критик Д. А. Рабинович писал в 1964 году, после гастролей пианиста в СССР: «Техника Микеланджели принадлежит к самым поразительным среди когда-либо существовавших. Доведенная до пределов возможного, она прекрасна. Она вызывает восторг, чувство восхищения гармоничной красотой «абсолютного пианизма».
Тогда же появилась статья Г. Г. Нейгауза «Пианист Артуро Бенедетти-Микеланджели», в которой говорилось: «Впервые приехал в СССР всемирно известный пианист Артуро Бенедетти-Микеланджели. Первые его концерты в Большом зале консерватории сразу же доказали, что громкая слава этого пианиста - заслуженная, что огромный интерес и нетерпеливое ожидание, проявленные заполнившей до отказа концертный зал публикой были оправданы - и получили полнейшее удовлетворение. Бенедетти-Микеланджели оказался действительно пианистом высшего, наивысшего класса, рядом с которым могут быть поставлены лишь редкие, считанные единицы. Трудно в краткой рецензии перечислить все, чем он так пленяет слушателя о нем хочется говорить много и детально, но пусть и так, хоть кратко, мне будет позволено отметить главное. Прежде всего, надо упомянуть неслыханное совершенство его исполнения, совершенство, не допускающее никаких случайностей, колебаний минуты, никаких уклонений от раз признанного им, установленного и выработанного огромным подвижническим трудом - идеала исполнения. Совершенство, гармония во всем - в общей концепции произведения, в технике, в звуке, в малейшей детали, как и в целом.
Его музыка напоминает мраморное изваяние, ослепительно совершенное, призванное стоять столетиями без изменения, как бы неподчиненное законам времени, его противоречиям и превратностям. Если так можно выразиться, его исполнение некая «стандартизация» чрезвычайно высокого и трудно осуществимого идеала, вещь чрезвычайно редкая, почти недостижимая, если применять к понятию «идеал» тот критерий, который применял к нему П. И. Чайковский, считавший, что во всей мировой музыке почти нет совершенных произведений, что совершенство достигается только в редчайших случаях, урывками, несмотря на множество прекрасных, превосходных, талантливых, гениальных сочинений. Как всякий очень большой пианист, Бенедетти-Микеланджели обладает невообразимо богатой звуковой палитрой: основа музыки - время-звук - у него разработана и использована до предела. Вот пианист, который умеет воспроизвести первое рождение звука и все его изменения и градации вплоть до fortissimo, оставаясь всегда в пределах изящного и прекрасного. Изумительна пластичность его игры, пластичность глубокого барельефа, дающего пленительную игру светотеней. Не только исполнение Дебюсси, величайшего живописца в музыке, но и Скарлатти и Бетховена изобиловало тонкостями и очарованиями звуковой ткани, ее расчлененностью и ясностью, которые чрезвычайно редко приходится услышать в таком совершенстве.
Бенедетти-Микеланджели не только идеально слушает и слышит себя, - у вас впечатление, что он мыслит музыку во время игры, вы присутствуете при акте музыкального мышления, и потому, мне кажется, его музыка так неотразимо действует на слушателя. Он просто заставляет мыслить вместе с ним. Именно это заставляет так слушать и чувствовать музыку на его концертах.
И еще одно свойство, чрезвычайно характерное для современного пианиста, в высшей степени присуще ему: он никогда не играет себя, он играет автора, и как играет! Мы слышали Скарлатти, Баха (Чакону), Бетховена (и раннего - Третья соната, и позднего - 32-я соната), и Шопена, и Дебюсси, и каждый автор предстал перед нами в своем неповторимом индивидуальном своеобразии. Так играть может только исполнитель, до глубины постигший умом и сердцем законы музыки и искусства. Нечего и говорить, что для этого нужны (кроме ума и сердца) совершеннейшие технические средства (выработка двигательно-мышечного аппарата, идеальный симбиоз пианиста с инструментом). У Бенедетти-Микеланджели он выработан так, что, слушая его, восхищаешься не только его огромным талантом, но и огромностью труда, требовавшегося для того, чтобы довести свои намерения и свои возможности до такого совершенства».
Наряду с исполнительской деятельностью, Микеланджели успешно занимался и педагогикой. Начинал он еще в довоенные годы, но всерьез преподаванием занялся во второй половине 1940-х годов. Микеланджели вел классы рояля в консерваториях Болоньи и Венеции и некоторых других итальянских городов. Музыкант основал и собственную школу в Больцано.
Помимо этого летом он организовывал международные курсы для молодых пианистов в Ареццо, неподалеку от Флоренции. Финансовые возможности ученика интересовали Микеланджели едва ли не в последнюю очередь. Более того, он даже сам готов помочь талантливым людям. Главное, чтобы с учеником было интересно.«В таком русле, более или менее благополучно, внешне, во всяком случае, текла жизнь Микеланджели до конца шестидесятых годов, - пишет Цыпин - Он работал, свободное время отдавал альпинизму, лыжам или своему давнишнему увлечению - автомобильным гонкам он был, между прочим, почти профессиональным автогонщиком, получал призы на соревнованиях. Жил Микеланджели скромно, непритязательно, ходил почти всегда в своем любимом черном свитере, жилище его мало чем отличалось по убранству от монастырской кельи. На рояле он занимался чаще всего ночами, когда мог полностью отключиться от всего постороннего, от внешней среды.
«Очень важно не потерять контакта с собственным «я», - сказал он однажды. - Прежде чем выйти к публике, артист должен найти дорогу к самому себе». Рассказывают, что норма работы за инструментом у Микеланджели была довольно высокой: 7-8 часов в сутки. Впрочем, когда с ним заговаривали на эту тему, он несколько раздраженно отвечал, что работает все 24 часа, только часть этой работы проходит за клавиатурой рояля, а часть вне ее».
В 1967-1968 годах неожиданно разорилась фирма грамзаписи, с которой Микеланджели был связан некоторыми финансовыми обязательствами. На имущество музыканта судебный исполнитель наложил арест. «Микеланджели рискует остаться без крова над головой, - писала в эти дни итальянская пресса - Рояли, на которых он продолжает драматическую погоню за совершенством, больше не принадлежат ему. Арест распространяется и на доходы от его будущих концертов».
Микеланджели с горечью, не дождавшись помощи, покидает Италию и поселяется в Швейцарии в Лугано. Там он и прожил до самой смерти 12 июня 1995 года. Концерты он в последнее время давал все реже. Выступая в различных странах Европы, он никогда больше не играл в Италии.
Величественная и суровая фигура Бенедетти Микеланджели - бесспорно крупнейшего итальянского пианиста середины нашего века - высится, как одинокая вершина в горной цепи гигантов мирового пианизма. Весь его облик на эстраде излучает печальную сосредоточенность и отрешенность от мира. Никакой позы, театральности, никакого заискивания перед публикой и никакой улыбки, благодарности за аплодисменты после концерта. Он словно бы и не замечает оваций: его миссия выполнена. Музыка, только что соединявшая его с людьми, перестала звучать, и контакт прекратился. Порой кажется, что публика даже мешает ему, раздражает.
Никто, пожалуй, не делает так мало, чтобы излить и "преподнести" в исполняемой музыке себя, как Бенедетти Микеланджели. И вместе с тем - парадоксально - мало кто оставляет на каждой исполняемой пьесе, на каждой фразе и в каждом звуке такой неизгладимый отпечаток личности, как он. Его игра поражает своей безупречностью, прочностью, доскональной продуманностью и отделанностью; ей, казалось бы, начисто чужд элемент импровизационности, неожиданности - все отработано годами, все логически спаяно, все может быть только так и никак иначе.
Но почему же тогда эта игра захватывает слушателя, вовлекает в свое русло, словно перед ним на эстраде произведение рождается заново, более того - впервые?!
Тень трагического, какого-то неизбежного рока витает над гением Микеланджели, осеняя все, к чему прикасаются его пальцы. Стоит сравнить его Шопена с тем же Шопеном в исполнении других - самых крупных пианистов; стоит послушать, какой глубокой драмой предстает у него концерт Грига - тот самый, что у иных его коллег сияет красотой и лирической поэзией, чтобы почувствовать, почти воочию увидеть эту тень, поразительным, неправдоподобным образом преображающую саму музыку. А Первый Чайковского, Четвертый Рахманинова - как непохоже это на все слышанное ранее?! Стоит ли удивляться после этого, что умудренный опытом знаток фортепианного искусства Д. А. Рабинович, слышавший, вероятно, всех пианистов столетия, услышав на эстраде Бенедетти Микеланджели, признавался; "Такого пианиста, именно такого, таким почерком, такой индивидуальностью - и необычайной, и глубокой, и неотразимо влекущей к себе - я еще не встречал ни разу в жизни"...
Перечитывая десятки статей и рецензий об итальянском артисте, написанных в Москве и Париже, Лондоне и Праге, Нью-Йорке и Вене, поразительно часто, прямотаки непременно наталкиваешься на одно слово - одно магическое слово, как будто призванное определить его место в мире современного искусства интерпретации,- совершенство. Действительно, очень точное слово. Микеланджели - подлинный рыцарь совершенства, всю жизнь и каждую минуту за роялем стремящийся к идеалу стройности и красоты, достигающий высот и постоянно неудовлетворенный достигнутым. Совершенство в виртуозности, в ясности замысла, в красоте звука, в гармонии целого.
Сравнивая пианиста с великим художником Возрождения Рафаэлем, Д. Рабинович пишет: "Именно рафаэлевское начало разлито в его искусстве, определяет важнейшие его особенности. Эта игра, характеризуемая прежде всего совершенством - непревзойденным, непостижимым. Оно дает себя знать всюду. Техника Микеланджели принадлежит к самым поразительным среди когда-либо существовавших. Доведенная до пределов возможного, она не призвана "потрясать", "сокрушать". Она прекрасна. Она вызывает восторг, чувство восхищения гармоничной красотой абсолютного пианизма... Ни в технике как таковой, ни в колористической сфере Микеланджели не ведает преград. Ему подвластно все, он может все, чего бы ни пожелал, и этот безграничный аппарат, это совершенство формы полностью подчинено одной лишь задаче - достижению совершенства внутреннего. Последнее при, казалось бы, классической простоте и экономности экспрессии, безукоризненной логичности и итерпретаторской идеи не является незатруднительно воспринимаемым. Когда я слушал Микеланджели, мне сперва чудилось, что он от раза к разу играет лучше. Потом я понял - от раза к разу он сильнее втягивал меня в орбиту своего огромного, глубокого, сложнейшего творческого мира. Игра Микеланджели требовательна. Она ждет, чтобы в нее вслушивались внимательно, напряженно". Да, эти слова объясняют многое, но тем более неожиданно звучат и слова самого артиста: "Совершенство - это слово, которое я никогда не понимал. Совершенство означает ограничение, замкнутый круг. Другое дело - эволюция. Но главное - уважение к автору. Это не значит, что нужно копировать ноты и размножать эти копии своим исполнением, но нужно пытаться интерпретировать авторские намерения, а не ставить его музыку на службу своим личным целям".
Так в чем же смысл этой эволюции, о которой говорит музыкант? В постоянном приближении к духу и букве того, что создано композитором? В непрерывном, "пожизненном" процессе преодоления самого себя, мучительность которого так остро ощущается слушателем? Вероятно, и в этом. Но еще - в том неизбежном проецировании своего интеллекта, своего могучего духа на исполняемую музыку, которое подчас способно поднять ее на невиданную высоту, придать ей значительность иной раз большую, чем та, что в ней заключена изначально. Так было когда-то у Рахманинова - единственного пианиста, перед которым преклоняется Микеланджели, так происходит и у него самого, скажем, с Сонатой до мажор Б. Галуппи или многими сонатами Д. Скарлатти.
Нередко можно услышать мнение, что Микеланджели как бы олицетворяет собой определенный тип пианиста XX века - машинной эры в развитии человечества, пианиста, у которого нет места для вдохновения, для творческого порыва. Такая точка зрения нашла сторонников и у нас. Под впечатлением гастролей артиста Г. М. Коган писал: "Творческий метод Микеланджели - плоть от плоти „века грамзаписи"; игра итальянского пианиста идеально приноровлена к ее требованиям. Отсюда стремление к „стопроцентной" точности, отработанности, абсолютной непогрешимости, характеризующее эту игру,- но отсюда же и решительное изгнание малейших элементов риска, прорывов в „незнаемое", то, что Г. Нейгауз метко назвал „стандартизированностью" исполнения. В противоположность пианистам-романтикам, под пальцами которых само произведение кажется тут же творимым, рождающимся заново, Микеланджели на эстраде не творит даже исполнения: все здесь сотворено заранее, измерено и взвешено, отлито раз навсегда в несокрушимо великолепную форму. С этой готовой формы исполнитель в концерте сосредоточенно и бережно, складка за складкой, снимает покрывало, и перед нами предстает в своем мраморном совершенстве изумительная статуя".
Бесспорно, элемент спонтанности, стихийности в игре Микеланджели отсутствует. Но значит ли это, что внутреннее совершенство достигнуто раз и навсегда, дома, в ходе спокойной кабинетной работы, а все, что предлагается публике,- своего рода копии с одной единственной модели? Но разве могут копии, как бы хороши и совершенны они ни были, вновь и вновь зажигать в слушателях внутренний трепет - а это происходит уже много десятков лет?! Разве может художник, год от года копирующий себя, оставаться на вершине?! И, наконец, почему же тогда типичный "пианист эпохи грамзаписи" так редко и неохотно, с таким трудом записывается, почему и сегодня его пластинок ничтожно мало по сравнению с пластинками других, менее "типичных" пианистов?
Ответить на все эти вопросы, разрешить до конца загадку Микеланджели не просто. В том, что перед нами крупнейший художник фортепиано, сходятся все. Но столь же ясно и другое: сама сущность его искусства такова, что, не оставляя слушателей безучастными, оно способно делить их на приверженцев и противников, на тех, кому склад души и таланта артиста близок, и тех, кому он чужд. Во всяком случае, это искусство не назовешь элитарным. Рафинированным - да, но элитарным - нет! Артист не ставит своей целью разговаривать только с избранными, он "разговаривает" как бы сам с собой, а слушатель - слушатель волен соглашаться и восхищаться или спорить - но все равно - восхищаться им. Не прислушиваться же к голосу Микеланджели невозможно - такова властная, загадочная сила его таланта.
Быть может, ответ на многие вопросы отчасти кроется в таких его словах: "Пианист не должен выражать себя. Основное, самое главное,- проникнуться духом композитора. Это качество я пытался развить и воспитать в своих учениках Беда нынешнего поколения молодых артистов, что они всецело сосредотачиваются на выражении самих себя. А это ловушка: попав в нее, вы оказываетесь в тупике, из которого нет выхода. Основное же для музыканта-исполнителя - слияние с мыслями и чувствами человека, который создал музыку. Разучивание нот - только самое начало. Истинная личность пианиста начинает раскрываться лишь тогда, когда он приходит в глубокое интеллектуально-эмоциональное общение с композитором. О музыкальном творчестве может идти речь, только если композитор всецело овладел пианистом... Я не играю для других - только для самого себя и ради служения композитору. Для меня безразлично, играть для публики или без нее. Когда я сажусь за клавиатуру, все вокруг меня перестает существовать. Я думаю о том, что играю, о звуке, который извлекаю, потому что это продукт ума".
Загадочность, таинственность окутывают не только искусство Микеланджели; множество романтических легенд связано и с его биографией. "Я славянин по происхождению, по крайней мере, в моих жилах течет частица славянской крови, а родиной своей я считаю Австрию. Можете называть меня славянином по рождению и австрийцем по культуре",- сказал как-то корреспонденту пианист, которого весь мир знает как крупнейшего итальянского мастера, родившегося в Брешии и проведшего большую часть жизни в Италии.
Его путь не был усыпан розами. Начав заниматься музыкой в 4 года, он до 10 лет мечтал стать скрипачом, по после воспаления легких заболел туберкулезом и вынужден был "переквалифицироваться" на фортепиано, так как многие движения, связанные с игрой на скрипке были ему противопоказаны. Однако именно скрипка и еще орган ("Говоря о моем звуке,- замечает он,- нужно говорить не о фортепиано, а о сочетании органа и скрипки"), по его признанию, помогли ему найти свой метод. Уже в 14 лет юноша окончил Миланскую консерваторию, где занимался у профессора Джованни Анфосси (а попутно долгое время изучал медицину).
В 1938 году он получил седьмую премию на международном конкурсе в Брюсселе. Теперь об этом нередко пишут как о "странной неудаче", "роковой ошибке жюри", забывая, что итальянскому пианисту было всего 17 лет, что он впервые пробовал свои силы в таком сложном соревновании, где соперники были исключительно сильны: многие из них тоже стали вскоре звездами первой величины. Зато два года спустя Микеланджели с легкостью стал победителем Женевского конкурса и получил возможность начать блестящую карьеру, если бы не помешала война. Артист не слишком охотно вспоминает эти годы, но известно, что он был активным участником движения Сопротивления, бежал из немецкой тюрьмы, партизанил, освоил профессию военного летчика.
Когда отгремели выстрелы, Микеланджели было 25 лет; 5 из них пианист потерял в годы войны, еще 3 - в санатории, где лечился от туберкулеза. Но теперь перед ним открывались радужные перспективы. Однако Микеланджели далек от типа современного концертанта; вечно сомневающийся, неуверенный в себе. Он с трудом "вписывается" в концертный "конвейер" наших дней. Он тратит годы на разучивание новых произведений, то и дело отменяет концерты (его недруги утверждают, что он отменил их больше, чем сыграл). Обращая особое внимание на качество звука, артист долгое время предпочитал путешествовать со своим роялем и собственным настройщиком, что вызывало раздражение администраторов и иронические реплики в прессе. В результате он портит отношения с антрепренерами, со звукозаписывающими фирмами, с газетчиками. О нем распространяют нелепые слухи, за ним закрепляется репутация трудного, эксцентричного и несговорчивого человека.
А между тем этот человек не видит перед собой другой цели, кроме бескорыстного служения искусству. Путешествия с роялем и настройщиком стоили ему изрядной части гонорара; но немало концертов он дает только для того, чтобы помочь молодым пианистам получить полноценное образование. Он ведет фортепианные классы в консерваториях Болоньи и Венеции, ежегодные семинары в Ареццо, организует в Бергамо и Больцано собственную школу, где не только не получает гонорара за свои занятия, но еще и платит стипендии ученикам; организует и на протяжении нескольких лет проводит международные фестивали фортепианного искусства, среди участников которых были крупнейшие исполнители разных стран, в том числе советский пианист Яков Флиер.
Микеланджели неохотно, "через силу" записывается, хотя фирмы преследуют его выгоднейшими предложениями. Во второй половине 60-х годов группа дельцов втянула его в организацию собственного предприятия "БДМ-Полифон", которое должно было выпускать его пластинки. Но коммерция - не для Микеланджели, и вскоре фирма разоряется, а вместе с ней и артист. Вот почему последние годы он не играет в Италии, не сумевшей оценить своего "трудного сына". Не играет он и в США, где царит коммерческий дух, глубоко ему чуждый. Артист прекратил и педагогическую деятельность. Он живет в скромной квартирке в швейцарском городке Лугано, нарушая это добровольное изгнание гастрольными поездками - все более редкими, поскольку мало кто из импресарио решается заключать с ним контракты, да и болезни не оставляют его. Зато каждый его концерт (чаще всего в Праге или Вене) превращается в незабываемое событие для слушателей, а каждая новая запись подтверждает, что творческие силы артиста не убывают: достаточно послушать два тома Прелюдий Дебюсси, запечатленные в 1978- 1979 годах.
В своих "поисках утраченного времени" Микеланджели с годами пришлось несколько изменить и взгляды на репертуар. Публика, по его словам, "отняла у него возможность исканий"; если в ранние годы он охотно играл современную музыку, то теперь сосредоточил свои интересы преимущественно на музыке XIX и начала XX века. Но его репертуар разнообразнее, чем кажется многим: Гайдн, Моцарт, Бетховен, Шуман, Шопен, Рахманинов, Брамс, Лист, Равель, Дебюсси представлены в его программах концертами, сонатами, циклами, миниатюрами.
Все эти обстоятельства, столь болезненно воспринимавшиеся легко ранимой психикой артиста, дают отчасти дополнительный ключ к его нервному и рафинированному искусству, помогают понять, откуда падает та трагическая тень, которую трудно не ощутить в его игре. Но не всегда личность Микеланджели вмещается в те рамки образа "гордого и печального одиночки", который закрепился в сознании окружающих.
Нет, он умеет быть простым, жизнерадостным и приветливым, о чем могут рассказать многие его коллеги, он умеет радоваться встрече с публикой и помнить эту радость. Таким светлым воспоминанием осталась для него встреча с советской аудиторией в 1964 году. "Там, на востоке Европы,- говорил он позднее,- духовная пища все еще значит больше материальной: играть там невероятно волнующе, слушатели требуют от вас полной отдачи". А это как раз то, что необходимо артисту, как воздух.
Григорьев Л., Платек Я., 1990
