Вагнеровский миф происходит сегодня
В канун католического Рождества в Королевской Опере Копенгагена прошла премьера «Золота Рейна» — «предвечерия» знаменитой вагнеровской тетралогии «Кольцо нибелунга». Постановку осуществил главный режиссер и руководитель театра Каспер Бех Холтен. Концепция постановки была разработана им вместе с драматургом театра Хенриком Энгельбрехтом. Сценография и костюмы придуманы Мари и-Дали и Стеффеном Арфингом.
Главная площадь Копенгагена сияла тысячью рождественских огней. Огромные зеленые венки, увитые лентами, красовались на фасаде крупнейшего копенгагенского универмага; в центре площади, гордо подбоченясь, восседал на коне бронзовый датский король. Чуть дальше, в свете фонарей покачивались мачты разноцветных яхт, пришвартованных к набережной Нюхавна, самой старинной пристани города.
У здания Королевской Оперы царило небывалое оживление. К театральному подъезду вереницей подъезжали авто; из них выгружались оживленные, нарядные дамы и солидные господа, направлялись к ярко освещенному фойе. В фойе было тесно; к кассовым окошкам выстроилась длинная очередь. Что не удивительно: событие предстояло и в самом деле неординарное. Нечасто размеренное течение жизни благополучных жителей Копенгагена нарушается сенсационными оперными премьерами. Нынешняя же была из разряда экстраординарных: «Золото Рейна» Вагнера в постановке Каспера Бех Холтена, в прошлом году назначенного главным режиссером театра.
Интерес к премьере подогревался и тем, что в конце апреля этого, уже почти минувшего года, в рамках грандиозного проекта по осуществлению «Кольца нибелунга» на датской оперной сцене прошла премьера «Валькирии» - второй оперы цикла. Невероятно дерзкий и талантливый спектакль раздразнил и заинтриговал публику: теперь все ждали продолжения.
Но, строго говоря, «Золото Рейна» - не продолжение, а начало истории, гениально придуманной Вагнером. Холтен переставил последовательность частей, взявшись за историю с самой сердцевины; теперь настал черед рассказать предысторию: в предвечерии обозначены исходные данные и осевые смыслы, задающие систему координат вагнеровского мифа.
В ложе показалась королева Маргерита и зал встал, приветствуя ее. Без этого традиционного ритуала не обходится ни одна премьера. Королева Маргерита считается покровительницей оперы; она сама создавала костюмы к ряду балетных и оперных спектаклей, и жизнь театра знакома ей не понаслышке.
Взвился занавес; послышался первый низкий, вибрирующий звук контрабасов, с которого начинается знаменитое Вступление к «Золоту Рейна». Лапидарные архаические созвучия заструились зеленоватыми волнами священной реки. Квинты громоздились друг на друга – один оркестровый ярус над другим – словно циклопические глыбы строящейся Валгаллы, обители богов. За пультом стоял Михаэль Шёнвандт, главный дирижер театра.
На сцене, в сердце кромешной тьмы, затеплился слабый огонек. Бледное пламя свечи озарило лицо светлокудрой Брунгильды, дочери Вотана. Дева бродила вдоль нескончаемых, уходящих в бесконечность стеллажей – архива канцелярии Вотана. Среди груд папок и бумаг она искала достоверные свидетельства – чего? Вероломства Вотана? Печальной гибели близнецов-Вёльсунгов? Следы утерянного кольца всевластья?
Брунгильда не является действующим лицом в «Золоте Рейна». По сюжету, она родится позже, от союза Эрды, прародительницы земли и Вотана. Однако ее появление, как эпиграф к спектаклю, связывало, по мысли Холтена, предыдущий спектакль –«Валькирию» - с тем, что зрителю предстояло увидеть на сцене. Заспиртованная рука в колбе, пожелтелые фотографии близнецов извлекались из картонной коробки в мерцающем свете свечи. Затем всё исчезло: Брунгильда скрылась в люке, стеллажи разъехались, а вперед выступил крутой бок бассейна с барной стойкой подле него. У стойки стоял стеснительный щуплый человечек с седой шевелюрой, похожий на неудачливого бухгалтера – гном Альберих – и целенаправленно напивался.
Тут стоит сделать небольшое отступление. Дело в том, что концепция цикла, предложенная Холтеном, такова: вневременные и внеисторические события мифа сознательно и накрепко привязаны в копенгагенской постановке к сугубо точным и подробным приметам времени. Первая часть - «Золото Рейна» - разворачивается в середине тридцатых годов: оттуда заимствован стиль «Великого Гэтсби» в костюмах, образы сумасшедшего ученого экспериментатора (гном Миме), тиражированные в старых фильмах, пробковые шлемы, гамаки и ружья - аксессуары палаточного городка богов, расположившихся бивуаком в ожидании окончания строительства Валгаллы.
История любви Зигмунда и Зиглинды из «Валькирии» разворачивается на послевоенном фоне: бюргерский уют начала пятидесятых, прямые юбки до колен. Следующая часть цикла – «Зигфрид» - по идее, должна происходить в контексте середины семидесятых годов. И, наконец, «Гибель богов» , крушение мира, созданного Вотаном, состоится в нашем с вами ближайшем будущем – в 2008 году.
Временной шаг, отделяющий одну стадию мифа от другой, определен естественным разрывом между поколениями. Вотан зачал близнецов, примерно через двадцать пять лет они нашли и полюбили друг друга. От них был рожден будущий герой Зигфрид. Через двадцать лет Зигфрид вырос, сковал из обломков меч Нотунг и нашел спящую Брунгильду на пылающей скале.
Столь подробная и достоверная привязка мифа к конкретике места и времени действия, превращение мифологических событий в события семейной истории, наподобие Саги о Форсайтах» может поначалу показаться досужей игрой ума. Однако, по мере погружения в плотный, чрезвычайно насыщенный психологически сценический текст спектакля, начинаешь по достоинству оценивать значение точно найденных деталей, остроумных режиссерских ходов и великолепной, реалистически выписанной актерской игры. Певцы-актеры живут на сцене с такой интенсивностью и творческой силой, что рассказанной на сцене историей заражаешься, как болезнью.
Отвязанный сорвиголова Каспер Холтен, сын Президента Национального банка Дании, в свои тридцать лет успевший поставить более пятидесяти спектаклей (потому что начал ставить в четырнадцать лет) сумел расшевелить сонную жизнь Королевской Оперы, привнеся в театр дух вольнолюбия и творческого волюнтаризма. Типичный представитель своего поколения, Холтен свободно и особенно не комплексуя, мыслит в категориях масс-культа, которые легко встраиваются в его личную эстетическую систему, наряду с любовью к классической опере. Разум его не скован догмой и традицией; его режиссерские примочки возросли на тучной ниве голливудских трафаретов и клише. Не обинуясь, он бросает на оперную сцену, все, что подвернется под руку: дряхлый кассетный магнитофон, из которого несется плач обездоленных дочерей Рейна; огромное фото Валгаллы –здания в стиле сталинских «высоток», круто уходящее шпилями вверх, под небеса; бассейн с подсвеченной водой, в которой плавает золотой мальчик с фигурой Адониса – олицетворение пресловутого золота Рейна –символ первородной природной мощи, гармонии и красоты.
Поэтому кража, совершаемая несчастным, доведенным до исступления гномом Альберихом – это и не кража вовсе, а ритуальное убийство. Альберих ( Стен Бирель), донельзя разобиженный ветреными девицами в баре, берет ножик и лезет на кромку бассейна: убивать золотого юношу, грациозно плавающего взад-вперед ( зритель видит его в специальном окошке). Есть в этом очевидный привкус элементарной ревности: русалки так откровенно восхищаются юношей, так липнут к стеклу и простирают руки, что Альберих обозлен и унижен еще больше: мало того что ему в штаны плеснули жгучего виски, обожгли самое сокровенное, так еще и предпочитают ему юного красавца.
Золотого мальчика зарезали; вода окрашивается красным, а в руках
торжествующего гнома оказывается окровавленный кусок золота,
вырванный из внутренностей юноши. Это убийство станет первым в
бесконечной череде убийств и злодейств. Коими полон вагнеровский
миф и дополнительно уснащен спектакль Холтена. Режиссер придумывает
свою собственную историю: ни в одном фрагменте она не противоречит
авторскому замыслу, но активно развивает и дополняет его.
Главное ноу-хау Холтена: кольцо всевластья принимает вид не
перстня, но ручного браслета. Браслет крестообразно охватывает руку
от запястья до предплечья и врастает намертво в руку владельца.
Поэтому Вотану приходится отпилить руку гному, чтобы завладеть
кольцом.
Это один из самых шокирующих моментов постановки. Кровь брызжет из отрезаемого предплечья, Альберих заходится в истошном крике, Логе отворачивается: его мутит от этого зрелища. Вотан (Джеймс Джонсон), всецело поглощенный жаждой обладания, даже не замечает этого: он деловито отмывает в тазу запачканный браслет и окровавленные руки.
Лучший типаж в спектакле – бог огня, Логе (Пол Элминг). Неряшливый, вечно спешащий, в мятом костюме и сбитом набок галстуке, от поминутно роняет какие-то бумажки, носится с разбухшим потрепанным портфелем, хлопочет, суетится. Поначалу кажется: мелкая личность. Потом понимаешь: Логе и есть настоящий вершитель действия. В спектакле Логе оказывается благородней, дальновидней и милосердней Вотана. В сцене пытки Альбериха именно он накладывает жгут на обрубок руки, чтобы гном не истек кровью. А в финале уговаривает Вотана отдать кольцо дочерям Рейна, чтобы избежать гибели мира. Разгневанный Вотан, вместо этого, пронзает копьем его самого: Логе падает, вокруг него взвиваются языки огня. В вагнеровском либретто нет такого поворота: по авторским ремаркам, Логе просто удаляется. Далее он появляется в цикле уже в развоплощенном виде, в виде огня вокруг скалы Брунгильды. Но Холтен придумывает объяснение этому развоплощению, убивая бога огня руками Вотана.
По части музыки постановка явно не дотягивает до уровня режиссуры. Михаэль Шёнвандт – типичный образчик серого ремесленника от музыки – дирижировал так бескрыло и блекло, что роскошная вагнеровская партитура казалась сухим чертежом, черно-белой калькой, снятой с блещущего красками оригинала. Среди певцов – ни одного крупного, по-настоящему объемного голоса; сплошь середнячки, поющие корректно и осмысленно, но без блеска и настоящей экспрессии. Ансамбль, в целом, сложился неплохой; но не будь уникальной режиссуры, вряд ли спектакль состоялся бы как полноценное событие европейской оперной жизни.
