Cтать самой юной студенткой Российской Академии музыки имени Гнесиных и самой молодой солисткой Академического симфонического оркестра Московской филармонии за всю его историю, поменять один инструмент на другой и влюбиться в него с первого прикосновения, получить великолепную школу в России и продолжать неустанно совершенствоваться у европейских авторитетных музыкантов, неожиданно завершить оркестровую жизнь и начать новую, дав, наконец, старт для реализации колоссального творческого потенциала солистки... Все эти вехи в жизни флейтистки Ирины Стачинской говорят об удивительной силе ее характера и невероятной целеустремленности и воле. А еще — о подлинной, искренней и бескорыстной любви к профессии и своему инструменту и о самом ценном — о таланте, который стремится ввысь и с каждым мгновением раскрывается по-новому.
— Выбрав сольную стезю, вы не только поставили перед собой личную задачу добиться определенных высот в этом направлении. Вы фактически создали прецедент: нет на данный момент в нашей стране флейтистов-солистов, которые состоялись в этом амплуа не только у себя на Родине, но и успешно завоевывающие мировые подмостки. Ваш недавний концерт на Радио Франс с прямой трансляцией и записью — одно из подтверждений той высочайшей планки, которую вы задали. Но это и огромная ответственность. Какие чувства вы испытываете, осознавая то, куда и к чему стремитесь, и видя определенные свершения на этом пути?
— Как это, быть может, ни высокопарно прозвучит, но я хочу доказать, что флейта — полноценный сольный инструмент и что вопреки распространенному мнению о скудности флейтового репертуара, это вовсе не так. Для меня важно, чтобы публика не слушала в очередной раз фортепианный или скрипичный концерт Чайковского, а чтобы она узнавала новую прекрасную музыку и имела возможность эмоционального контакта с другим инструментом. И пусть это будет флейта. А репертуар у нас действительно богатый. Кроме того, существуют произведения, написанные для других инструментов, которые можно исполнить и на флейте. Сейчас, кстати, очень модно становится играть переложения.
— Да, но переложения — вещь опасная. Я, например, с очень большой осторожностью отношусь к переложениям, которые делают виолончелисты, пытаясь овладеть скрипичным репертуаром: и тембр, и тесситура меняются, получается уже совсем иное сочинение.
— Разумеется! Мне, например, совсем не понятно, зачем играть на флейте скрипичный концерт Сибелиуса. Буквально недавно я давала мастер-класс, и одна из участниц исполняла Чакону Баха. Честно говоря, я не удержалась, чтобы не прокомментировать: какое счастье, что я слышу это сочинение впервые... на флейте! Конечно, нужно иметь вкус и проявлять такт для того, чтобы исполнять переложения. Во всем должно быть чувство меры.
— Давайте перенесемся в ваше детство. Как и когда произошло определение с профессией?
— Поскольку мои родители музыканты, мама — пианистка, папа — дирижер, то и моя профессия, конечно же, определилась, когда я была совсем маленькой. Я с самого раннего детства ходила на папины концерты, в три года я уже пыталась руководить группой тромбонов и грозила им кулаком. Лет в пять на концертах уже сама встречала гостей и провожала их на места в зал.
— Так вот как рано проявились ваши способности организатора! Об этом вашем таланте мы обязательно еще поговорим чуть позже. А как ваш выбор пал на флейту? Почему не на более популярный инструмент: вы же могли выбрать любой?
— Это был счастливый случай! В четыре года я поступила в нулевой класс Гнесинской десятилетки по классу фортепиано. Но с фортепиано у меня не сложилось. Честно говоря, я очень ленилась и мало занималась. Вот и встал вопрос с выбором другого инструмента для дальнейшего обучения в Гнесинской школе. К счастью, буквально накануне экзаменов в первый класс, произошла судьбоносная встреча с Иваном Фёдоровичем Пушечниковым — знаменитым гобоистом и педагогом, бывшим на протяжении долгих лет фактически главой нашей духовой школы. И я поступила к нему в класс, отучилась первые два года на блокфлейте, а затем уже нужно было выбирать между гобоем и флейтой. Вот так я и определилась с инструментом моей жизни.
— Инструмент сразу почувствовали? Не было момента отторжения после фортепиано?
— Нет, как раз наоборот. Мне сразу очень понравилась флейта, и встреча с Пушечниковым была по-настоящему счастливой встречей. Какие скрипка или виолончель, что вы! Я как представляла себе, что надо много заниматься, весь интерес пропадал. А на флейте получилось сразу: я за две недели подготовилась и поступила в школу.
— А затем вы поступили в Гнесинскую Академию, очень рано, в пятнадцать лет. Как это случилось?
— Я просто сдала экзамены в седьмой класс школы экстерном и «перескочила» из шестого класса сразу в восьмой.
— Сложно было адаптироваться среди более старших однокурсников?
— Нет, абсолютно нет! Дело в том, что с четырнадцати лет я уже работала в Московском Государственном симфоническом оркестре для детей и юношества под руководством Дмитрия Орлова. На тот момент в этом коллективе играли лучшие музыканты Москвы, а из молодежи — все те духовики, которые являются на сегодняшний день первыми в наших топовых оркестрах. Таким образом я познакомилась со своими дорогими друзьями еще в юношестве, до того, как пришла в оркестр Московской филармонии. Ну, и опыт общения с более старшими коллегами у меня появился еще до поступления в Академию.
— В России, среди исполнителей на духовых инструментах, полноценную творческую жизнь солиста имеют считанные единицы. Когда вы поступили в оркестр, вы были еще совсем юной. Тогда вы уже задумывались о своей дальнейшей судьбе? Была ли цель стать в итоге солисткой или вы планировали связать свой творческий путь с жизнью оркестрового музыканта, пусть и первого в своей группе?
— Я видела себя частью оркестра и хотела развиваться именно как оркестровый музыкант. Мне это было всегда интересно, интересно и сейчас. Но так сложилась моя жизнь на данном этапе, чему я очень рада, что я решилась сделать шаг и встать на путь сольного исполнителя. Это — сложный выбор для оркестрового музыканта.
— Тем не менее, я думаю, что многие ваши коллеги по цеху завидуют и вашей решимости и вашему успеху солистки...
— Надеюсь, что если это так, то завидуют все-таки белой завистью. Да и все понимают, что карьера солиста — это огромная работа. А для меня — это труд не только исполнителя. Я сама занимаюсь организацией своих выступлений в России и бывает, что даже информационные материалы, пресс-релизы, например, приходится писать самой...
— То есть вы стали сами себе агентом и продюсером. Так вот во что вылились ваши детские «администраторские» опыты. Сложные ипостаси, нечего сказать!
— Я являюсь артистом фирмы Powell, которая не только конструирует флейты, но и занимается крупными флейтовыми проектами по всему миру. И в этих проектах, собирающих публику в очень серьезных и масштабных концертных залах, я регулярно принимаю участие. Многие флейтисты строят свою карьеру, опираясь на различные флейтовые события по всему миру — фестивали и конвенции. Для меня же открылись и другие, мультиинструментальные, европейские и азиатские проекты, куда меня приглашают мои друзья из разных стран и где собирается множество именитых артистов. Фестивальная жизнь замечательна не только с точки зрения чистого творчества: именно на фестивалях происходит очень тесное общение с коллегами, благодаря чему я обрела множество новых знакомств и встретила настоящих друзей.
— Это действительно и чудесный опыт, и новые контакты, которые, априори, являются гарантом новых встреч с коллегами на новых проектах. А мне хотелось бы расспросить вас о ваших российских выступлениях. Буквально в ближайшие дни вы отправляетесь в масштабный гастрольный тур по Уралу и Сибири, который сами и затеяли, и организовали. Должна сказать, что этот проект — событие не только заметное, но и неординарное. Во всяком случае, не припомню, чтобы кто-нибудь из наших российских флейтистов имел такую бурную гастрольную жизнь.
— Эта идея, в первую очередь, осуществляется, благодаря энтузиастам своего дела, которые работают в российских регионах. Тур стартует 26 января в Органном зале Омской филармонии и будет строиться в основном из сольных выступлений в тандеме с замечательной пианисткой, солисткой Омской филармонии Мариной Костериной. Кроме того, в Екатеринбурге и Снежинске я сыграю с камерным оркестром из Екатеринбурга «B-A-C-H» — исполню флейтовый концерт Меркаданте. А сольные концерты пройдут в Омске, Красноярске, Магнитогорске, Сатке и Новосибирске.
— Ваши сольные выступления в туре будут содержать ту же программу, что и на альбоме «Русские грезы», выпущенном недавно фирмой «Мелодия». Расскажите, пожалуйста, о нем.
— Эта работа для меня очень важна, ведь диск — это своего рода визитная карточка исполнителя. Поскольку я — российская флейтистка, то решила включить в свой первый альбом сочинения русских авторов, в том числе и знаменитую флейтовую сонату Прокофьева, и сонату Эдисона Денисова. Получилась весьма серьезная программа с романтическим названием. Очень рада, что диск имеет успех. На данный момент весь тираж продан, так что в ближайших планах — допечатка альбома.
— Насколько я знаю, вас связывают давние и прочные отношения с Японией. Мне всегда казалось, что в Японии много фанатов русской музыки и русских исполнителей, но я также думала, что любовь японской публики ограничивается тремя «китами» среди академических инструментов: фортепиано, скрипкой и виолончелью.
— Япония — особенная страна, и публика там особенная. Я на каждом концерте испытываю какие-то удивительные ощущения. Люди откликаются на каждую эмоцию и на каждую мысль, которую ты пытаешься передать своей игрой. Кстати, когда вышел диск, я привезла часть экземпляров в Японию. После первого выступления мой менеджер попросил меня выйти в фойе. Какого же было мое удивление, когда я увидела длинную очередь, выстроившуюся, чтобы получить мой автограф на альбоме. И так было после каждого концерта. Мне было несказанно приятно!
Есть и любопытные нюансы, касающиеся особенностей контакта японской публики с исполнителем. Например, после первого отделения вы никогда не услышите бурных аплодисментов и оваций. Даже если звучит какая-то зажигательная, популярнейшая музыка, может показаться, что они скупы на прием. На одном из первых своих выступлений в Японии я даже спросила у менеджера, неужели настолько не понравилась моя игра, что меня так сдержанно принимают? И он мне объяснил, что такова специфика восприятия именно камерной музыки. Если публика приходит на симфонический концерт, она чувствует себя, как на стадионе, и готова выплеснуть эмоции моментально. В случае же с камерной программой, все эмоциональные реакции словно бы приберегаются на финал: люди слушают очень вдумчиво, проникновенно до самого конца.
— Получается, что им важно «не расплескать» свое восхищение посередине, а только в самом конце искупать артиста в заслуженных овациях. Очень любопытная деталь! Но вернемся к нюансам вашей профессии. Интересно, как бы вы определили основную задачу оркестрового музыканта и солиста? В чем глобальная разница между двумя этими ипостасями музыканта на ваш взгляд?
— Если говорить об эмоциональной сфере нашей профессии, то, разумеется, музыкант не может жить, существовать на сцене без оценки публики, без аплодисментов. И если артист говорит, что он выходит на сцену врачевать души людей и играет только лишь для бога, я не усомнюсь в том, что он лукавит. Разумеется, когда ты играешь соло, внимания от публики получаешь несоизмеримо больше, нежели сидя в оркестре. Но знаете какое это удивительное ощущение, когда после исполнения того или иного сочинения дирижер поднимает на поклон солистов оркестра, и ты вдруг чувствуешь, что шкала аплодисментов публики именно на твоем поклоне растет! Это, правда, поистине непередаваемое переживание, удивительная радость.
— Очевидно, что без эмоционального обмена между публикой и артистом любое выступление просто теряет смысл... А если говорить о сугубо профессиональной специфике? Ты играешь в оркестре, у тебя есть наставник или даже диктатор — есть дирижер, который просит или требует от тебя играть так, как он слышит, а не так, как слышишь или чувствуешь ты. Много ли было противоречий в вашей оркестровой практике при сотрудничестве с дирижерами?
— Мне повезло: ни с кем из дирижеров у меня никогда не возникало противоречий. Ошибочно полагать, что читая оркестровую партитуру, ты играешь некий дистиллированный вариант. Отнюдь. Музыкант просто обязан предлагать дирижеру, как, скажем так, верховной власти, свой вариант трактовки партии. А маэстро уже решает, насколько твое слышание вписывается в его концепцию. Особый, конечно, кайф, когда дирижер тебя ведет и именно жестом корректирует исполнение. Это очень здорово!
С дирижером, безусловно, возникают особые отношения, когда ты исполняешь концерт с оркестром. Тут уже совсем другое общение, я бы определила его как рассуждения. У всех у нас свои вкусы, свое видение и добиться взаимопонимания, договориться о принципиальных вещах, конечно, очень важно. Я бы сказала, что оркестранту найти общий язык с дирижером в каком-то смысле бывает проще, нежели солисту.
— Ну, здесь, очевидно то, что оркестранту легче подчиниться, даже если он не согласен с маэстро, солисту же просто необходимо отстаивать свое «я», но и доводить дело до конфликта — себе дороже. Надо искать компромисс, если мнения радикально расходятся, а это — большой труд, требующий и мудрости, и твердости. Скажите, а кто для вас в вашем флейтовом цеху является безусловным авторитетом? Вот, например, Эммануэль Паю — музыкант, долгие годы совмещающий должность первого флейтиста оркестра Берлинской филармонии и совершенно блестящую сольную карьеру. Кажется, что он просто уникум!
— Да, это блистательный флейтист, артист огромного масштаба и дарования. И когда мне говорят, что по чистоте интонирования моя игра напоминает его искусство, я очень этим горжусь! Для Европы — это уже традиция: многие артисты совмещают службу в оркестре с сольной карьерой и совмещают успешно. Если же говорить об авторитетах, то я не могу не упомянуть еще об одной судьбоносной встрече. В семнадцать лет я приняла участие в мастер-классе, который проходил в Швейцарии, и там я познакомилась с Джеймсом Голуэйем. Это — величайший флейтист и музыкант. С тех пор и по сей день мы постоянно общаемся, мы стали друзьями, и для меня огромная честь называть себя его ученицей!
— А если говорить о школах игры на флейте, сложно ли было переключаться с того, чему вас учили здесь, на ту технику, которую практикует Голуэй?
— Разные школы — это всегда интересно, не говоря уже о том, что владение разными школами просто необходимо для исполнения сочинений альтернативных друг другу стилевых направлений. В прошлом году я завершила обучение в аспирантуре школы имени Альфреда Корто во Франции, где моим педагогом был профессор Жан Феррандис. И это — совсем другая история, связанная с исконно французской школой игры на флейте. Музыканту очень важно иметь в своем профессиональном багаже знания об отношении к его инструменту, существующие в различных исполнительских традициях. И это касается не только эстетики, но и многих технических аспектов, как, например, звукоизвлечение.
— Приходилось себя ломать, переключаясь с одной техники на другую? Сложно это давалось?
— Нет, мне не пришлось себя переделывать, перестраивать. Мой педагог, у которого я занималась с самого детства в Гнесинской школе и, в последствии, в Гнесинской Академии, Владимир Леонидович Кудря, научил меня одному из важнейших качеств — свободе: научил свободно петь на инструменте — искусству бельканто. Так что европейским педагогам, к которым я приезжала на мастер-классы с тринадцати лет, из меня можно было «лепить», как из пластилина.
— Судя по репертуару, вы — романтик. А вас никогда не привлекала аутентичная традиция? Не было желания освоить старинную флейту?
— Еще несколько лет назад я и подумать не могла, что у меня возникнет желание учиться игре на барочной флейте. Сейчас я об этом задумываюсь всерьез. Но этому нужно посвятить достаточно много времени, ведь барочная флейта — совсем другой инструмент, нежели современная. Однако на современной флейте при желании и умении можно сымитировать звучание барочной — ее особенный, теплый тембр. Это тоже очень интересная задача, и я стараюсь приблизиться к такому звучанию, когда исполняю барочную музыку. Одним словом, всегда есть в чем совершенствоваться и в каком направлении продолжать развиваться, и это — главное.
Беседу вела Анна Ветхова
