Что происходит на сцене и за сценой нью-йоркской «Метрополитен» — лучше видно на большом киноэкране.
Лондонский буржуазный район Кенсингтон. Публика в кинозале, рассчитанном на 150 человек, дружно и злорадно смеется. На экране американская оперная дива Рене Флеминг интервьюирует технического директора Metropolitan Opera Джозефа Кларка. «О чудо, посмотрите, волшебный город взлетает!» — восклицает она с фальшивым вдохновением. «Не правда ли, дорогая, она определенно лучше поет, чем говорит», — с улыбкой шепчет мне пожилая дама слева.
Бойкий разговор на экране продолжается, а над головами сопрано и главного инженера пролетают фасады Парижа начала XIX века — меняются декорации к пуччиниевской «Богеме». В Нью-Йорке в эти самые минуты занавес опущен и зрители, присутствующие на спектакле, дружно скучают. А мы в кенсингтонском кинотеатре — нет. Мы, получается, в привилегированном положении: за кулисами. Я в кино, я смотрю оперу.
Опере всегда находилось место на телевидении. Но смотреть оперу в кино, да еще в прямом эфире, человечеству еще не приходилось. Это совершенно новый вид досуга, придуманный могущественным оперным менеджером Питером Гелбом, директором нью-йоркской «Метрополитен-опера». Почему идея исходит именно оттуда — понятно: «Мет» — один из самых богатых и знаменитых мировых театров. Здесь важна не столько смелость затеи, сколько способность ее оплатить — каждая трансляция обходится театру в миллион долларов. Но «Мет» это вполне по силам. Тем более что задача здесь — не поражать искушенных зрителей, а привлекать новых, заодно зарабатывая на них. Но и для бывалых любителей оперы эта хитроумная менеджерская стратегия оборачивается новыми возможностями и значительно сокращает траты на любимое хобби.
Технически все выглядит так: пять — семь сезонных постановок «Мет» начинаются в нью-йоркском Линкольн-центре не в восемь вечера, как обычно, а в час дня. Тогда — из-за разницы во времени — показ в европейских кинотеатрах приходится на вечер. А вот Японии не повезло: там прямая трансляция начиналась бы глубокой ночью, поэтому спектакль демонстрируют на следующий день в записи. Трансляция из Нью-Йорка ведется для четырех континентов — в более чем шестистах специально оборудованных кинотеатрах. Каждое представление смотрит около 100 тысяч кинозрителей, и всего 3800 человек, сидящих в зале Линкольн-центра. В будущем планируется увеличить число кинотеатров: эксперты уверены, что аудитория будет неуклонно расти. Судя по количеству проданных билетов, оптимизм организаторов полностью оправдан. Пиарщики «Мет» уже отчитались за первый сезон трансляций (2006/07) — было продано 91 % билетов.
Не понимаю, куда деваются оставшиеся девять процентов, — достать билет накануне представления практически невозможно. Я приступила к поиску за две недели до «Богемы». Кинотеатров, транслирующих оперу, в Лондоне много — около двадцати. Но во всех залах автоответчик сообщал: sold out. В конце концов, свободные места нашлись в Кенсингтоне, и я купила электронный билет.
В день представления нужно прийти за 15 минут до начала и забрать билет со стойки ресепшена. Однако публика подтягивается гораздо раньше — за час до представления, чтобы занять лучшие места (билеты здесь продаются без мест). В сравнении с ценой билета на оперу в нью-йоркский Линкольн-центр кинотрансляция вполне доступна: обычный билет — 25 фунтов, студенческий — 20. В Линкольн-центре цены начинаются от 15 долларов для студентов (места под потолком), а заканчиваются суммой в 600 долларов — такова стоимость кресла в ложе. Приличное место обойдется вам примерно в 150 долларов.
Конечно, дело не только в деньгах, но и в уровне свободы и комфорта, который дают оперные трансляции. Даже с лучших мест в Линкольн-центре не увидеть всего того, что покажут в кинотеатре. В театре оперу полноценно смотрят только первые ряды партера. Там не нужен бинокль, прекрасно различимы детали декораций и можно по достоинству оценить актерское мастерство певцов — их лица всего в нескольких метрах.
Теперь театральное волшебство уступает место скрупулезно продуманным техническим возможностям. Дюжина летающих камер покажет все: грим (он сейчас куда натуральней, чем раньше), рабочие капли пота, стекающие по лицу певца, досаду на лице певицы, «схватившей петуха». Видно сосредоточенных музыкантов в оркестровой яме и напряженное лицо дирижера.
Занавеса тоже больше не существует, это просто символ. В антракте камера уходит за кулисы — а там настоящий муравейник. К певцам подбегают ассистенты: один помогает переменить костюм, другой накладывает грим, третий спрашивает о самочувствии, а сам певец подмигивает прямо в камеру и корчит рожи.
Смена плана — и перед нами Рене Флеминг. Она на всех трансляциях исполняет роль штатного интервьюера. Театрально вскидывая руки, она стоит перед дверью гримерки и обращается к публике: «Посмотрим, смогут ли нас принять главные действующие лица сегодняшнего вечера?» Выясняется, что смогут. Это Анжела Георгиу — Мими и Рамон Варгас — Родольфо. Ничего особенно интересного они, конечно, не говорят, улыбки с трудом натягиваются на лица: артисты еще не отдышались после сцены. Но в этом, пожалуй, и заключен главный смысл трансляции — все происходит на ваших глазах: от начала, когда занавес еще не поднялся и вы видите, как исполнители занимают свои места на сцене, и до того момента, когда занавес уже опущен. Трансляции не изменили звучания оперы, но трансформировали ее восприятие. Это уже не просто запись представления, это интерпретация интерпретации.
В кинотеатре Кенсингтона довольно много подростков — пришли с родителями. Чтобы показать детям, что такое опера, ничего лучшего и придумать нельзя. Не нужно соблюдать dress-code. Опоздавшие спокойно проходят на свои места. Можно выйти освежиться, а потом вернуться на место, не дожидаясь антракта, — никто не будет тревожно шипеть вам в затылок. Многие зрители сидят в зале с колой и попкорном, парочки — в обнимку. Все привычные правила театрального действа отменены.
Впрочем, те, кто готов покупать билет в партер «Метрополитен», никуда не денутся. Им незачем экономить. Эта публика, как обычно, будет приходить на спектакли в вечерних платьях и смокингах, шампанское им будут подавать подтянутые юноши в белоснежных манишках, а в зале никто не станет хрустеть попкорном. Но к нью-йоркской элите уже добавились сотни тысяч человек. Для них опера перестает быть элитарным видом искусства. В нашем кинотеатре происходит все то же самое, и даже аплодисменты после сольных арий случаются. Эту традицию никто не отменял.
Зато мы видим, как Флеминг подловила в коридоре маэстро Луизотти, и тот спешно одаривает оркестрантов комплиментами. Но тут из громкоговорителя раздается: «Маэстро, ваш выход». Флеминг оперативно желает удачи и прощается, камера отъезжает, а маэстро в течение нескольких секунд мечется по коридору, пытаясь понять, кому сдать микрофон. Зал хохочет. А через пять минут камера вновь выхватывает маэстро. Нависая над оркестром, он взмахивает палочкой. Второе действие «Богемы» началось.
Ирина Ролдугина, openspace.ru
