Педро Альмодовар — знаменитый испанский режиссер — сперва был отвергнут миром как «негодяй, оскверняющий все, что попадется под руку». Много позже он был объявлен самым культовым режиссером конца века.
Всю свою жизнь Альмодовар был «неформалом»: писал юмористические фельетоны в контркультурных изданиях, играл в андеграундном театре, выступал в рок-группе. Альмодовар любит безумные сюжетные линии, яркие интерьеры и костюмы. Америку он покорил фильмом «Свяжи меня!», ставшим почти что гимном садомазохистской субкультуры (при этом садомазохисты, похоже, не заметили откровенного издевательского стеба, которым пропитана каждая пядь ленты!).
Картины «Все о моей матери», «Высокие каблучки» и «Кика» постепенно подвели мировое зрительское сообщество к адекватному восприятию альмодоваровских «фишек» — его работа «Все о моей матери» наконец получила и похвалы, и награды, и деньги, что были так ему необходимы. И вот испанский циник представляет миру свое последнее кино «Поговори с ней», только что получившее престижный «Золотой глобус» в номинации «Лучший иностранный фильм».
— Вы любите рассказывать о том, каким должно быть ваше кино. Почему? Вы недовольны тем, что снимаете?
— От искусства ждешь чуда. Замысел — чудо. Его реализация... Уже не то. Это немного печальный вывод. Болтовня всегда лучше и красочнее, чем изобразительный ряд. И проще. Но я намерен бороться с болтовней капитально. Кстати, в моем фильме «Поговори с ней» уже почти нет слов. Это безмолвный совет другу: помолчи. То есть поговори с ней или с ним, но языком пола, жеста, глаз! Пантомимой. Невербальные отношения — самые естественные среди людей. Особенно между мужчиной и женщиной. Придет день, и я начну создавать немое искусство.
— Вы долго состязались с Саурой за звание лучшего кинорежиссера Испании. Хотя вы режиссеры разных «весовых категорий». Если Сауру критики считают довольно академичным кинематографистом, едва ли не прижизненным классиком, то вас называют по-прежнему «кинопанком». И простите, каждый ваш фильм с трудом удерживается на грани приличий!
— Я не состязался — это меня все время сравнивали. Дело в том, что Саура — абсолютно классический испанский режиссер. А я — европейский. Это очень большая разница. Он певец. А я циник. Это нормальное кинематографическое амплуа. От подлинного испанского во мне — пристрастие к цвету. Я еще и поэтому хочу начать снимать немое кино — цвет заменит язык. Цвет и музыка станут единственными элементами повествования. Пастельные тона — мелодрама. Вспышка цвета — высокая драма. То же и с музыкой. Я обычно сам создаю интерьеры для моих фильмов. Пробую красить стены, выбираю одежду для актеров. Расставляю стулья. Поэтому актер у меня — часть интерьера. Возможно, по этой причине стараюсь обходиться без звезд. Они хотят собой все затмить.
— Может, поэтому вы и раздражаете прессу. Как и тем, что постоянно распространяетесь о религии. При вашей-то репутации: зрители впадают в ярость.
— Испанцы впадают! По причине богобоязненности и традиционности. Но религию я использую для того, чтобы показать, насколько чисты и искренни чувства моих героев. Если бы я ее убрал — остался бы один китч. В юности мне было его достаточно. Сейчас нет. Заматерел!
— Кто были вашими учителями? Если таковые вообще были?
— Моя молодость прошла под знаком американского андеграунда — Джона Уотерса, Пола Морриси, Росса Мейера, фабрики Уорхола, а также Ричарда Лестера и «Кто ты, Полли Магу?», чудесного фильма о моде Уильяма Кляйна. Это все китч. Но яркий и талантливый. Совершенно американский. Я им захлебывался. Неудивительно, что он и по сей день во мне живет! Думаю, он только во мне и живет. Это искусство умерло вместе с его создателями. Многие же режиссеры, которые мне нравятся, уже не могут оказать на меня влияния. Луис Бунюэль, например. Он для меня словно часть моей семьи. Я восхищаюсь Орсоном Уэллсом, Билли Уайлдером, но и они мне братья, а не учителя. «Все о Еве» и «Трамвай «Желание» вошли в фильм «Все о моей матери» как часть сценария. И в «Трепещущей плоти» я цитировал «Попытку преступления» Бунюэля.
— Тем не менее иногда ваш китч кажется чрезмерным: у вас были неприятности с критикой и властями после съемок «Поговори с ней». Я имею в виду съемки корриды. Недоброжелатели раскопали, что вы пригласили начинающих, неопытных тореадоров, которые ничего не умели, и быки мучились перед смертью.
— Это все от идиотизма. У меня самого разрывается сердце, когда я вижу бездомных собак, но устраивать панихиду по ягненку, который оказался у тебя на тарелке? Особенно когда ты испанец! Знаете, мой отец очень любил овечьи головы. У нас под потолком висели тушки кроликов, а мать мастерски сдирала кожу с цыплят. Никому это не казалось дикостью. И вряд ли причинило вред моему подсознанию! Более того, я ведь вырос в очень строгой католической семье, где не позволялось ничего лишнего. Вы помните «Ургу» Никиты Михалкова? Там милейшие герои освежевывают барана. Во всех подробностях. И это красиво смотрится! Это искусство. Национальное, если хотите! Дамочки типа Брижит Бардо взяли моду, состарившись и подурнев, посвящать себя судьбам тюленей. Это не мешает им соединять жизнь со сподвижниками ультраправого Ле Пена. Сперва стоило бы разобраться с жестокостью среди людей, а потом уж браться за притеснения искусства, иначе мы далеко зайдем! Например, наложим вето на рекламу средств против тараканов.
— Вас не любят не только организации по защите животных — женщины отзываются о вас невысоко. Они говорят, что из вашего искусства следует, что главное в любви — сперматозоиды. А чувства...
— Когда люди ложатся в постель, они отдают себя в руки сперматозоидов — простите за неизысканную метафору. Сперматозоиды — это любовь, страсть, жизнь. Это — все. Это даже платоническая любовь. Грезить о запретном плоде нам тоже помогают сперматозоиды. А дети? Откуда берутся дети? Как же мне не восславлять сперматозоиды!
— Самые массовые ваши почитатели — американцы. Вас без конца приглашают в Голливуд. У вас там замечательная пресса. Вы разбогатели за счет Америки!
— США — очень лицемерная страна. И прокурорская к тому же. Там о тебе должны наверняка знать всю правду. У меня всегда немного трясутся руки, когда они спрашивают о моем возрасте, сексуальной ориентации. Пока они не просветят художника рентгеном, не станут смотреть его фильмы. Им важно знать, кто их снимает. И стоит им увидеть двух лесбиянок в объятиях друг друга, они тут же суют тебе в рот микрофон: «Вы что, гей?!» То, что я могу фантазировать на заданные темы, им в голову не приходит. «Ваш герой выкинул гамбургер в корзину, вы что ненавидите гамбургеры? Вы ненавидите всю нашу культуру!» Нет, если бы Голливуд находился в Европе, ноги бы моей не было в США.
— Хотелось бы задать вам американский вопрос: кем вы себя ощущаете — культовым скандалистом или тихим циником, который нас всех имеет в виду?
— Я, наверное, так и не вырос. Мне 14 лет, и я настоящий латинский мачо в стадии полового созревания. Женщины волнуют меня уже одной своей тенью.
По материалам зарубежной прессы подготовила Лиза Ролсон
