Мария Гулегина — человек эксперимента. Для нее важно не стоять на месте, открывать что-то новое и никогда не останавливаться на достигнутом. 26 мая в Москве она выступит с Камерным хором Владимира Минина в совершенно новом для себя репертуаре. В программе концерта прозвучат арии, песни и романсы русских композиторов. Певица откровенно признается, что немного волнуется перед выступлением и делится своими мыслями о знакомстве с новым музыкальном материалом.
Мария, вы читаете прессу о себе?
Вы знаете, бывает обидно, когда даешь интервью, разговариваешь с человеком, доверяешься ему, потом в прессе получается совершенно не то, что хотел сказать и тебя просто подставляют: или заголовок какой-то странный, или фразу выдерут из контекста. Так что очень неприятны такие ситуации.
А к критике как относитесь?
Критика, в любом случае, очень положительная вещь. Как в одном стихотворении сказано: «Хочешь идти вперед – заведи себе врага». Так что критики, в том числе те, которые меня не любят, все равно дают ценные указания. Даже если их комментарии не справедливы, я себя все равно перепроверю, чтобы в следующий раз не споткнуться. Я вообще люблю себя анализировать, чтобы мне самой было чем заняться. Потому что если все тебя хвалят и ты такая замечательная, то зачем вообще работать? Получаешь своё удовольствие от общения с публикой, получаешь за это деньги, радуешься жизни. Для меня это не интересно, для меня интересно анализировать свою работу, «копать», изучать материалы о своих персонажах, если это исторические личности. В любом случае, мнение любого человека имеет место, потому что это позволяет себя увидеть со всех сторон, на 360 градусов. Ну, а если пишут полную дурь, я просто посмеюсь. Все равно это PR. Как говорила Элизабет Тейлор: «Пишите мое имя правильно, остальное дело ваше».
Скажите, а вы ведь почти не поете русскую фольклорную музыку, а в концерте в числе прочих заявлены русские народные песни, почему решили выбрать такую программу с Владимиром Николаевичем Мининым?
Я русскую фольклорную музыку не пела никогда. Эта программа не фольклорная, а с элементами фольклора. А выбрала такую программу именно потому, что хочется жить интересно. Скорее всего, мне в Ванкувере мало показалось экстрима, когда я выступала на закрытии зимних Олимпийских игр. Там мне пришлось испытать много трудностей в связи со сложностями конструкций, на которые меня водрузили. Один раз я просто могла упасть с лифтика, который меня на вершину этого шара поднимал. Хорошо рабочие вовремя подоспели. Так что скучать не приходится никогда.
Так вот, в Ванкувере мы опять встретились (мы уже пели вместе по очень трагичному поводу – Концерт памяти жертв Беслана), и когда Владимир Николаевич мне предложил поработать вместе еще раз, мы придумали программу, состоящую из произведений русских композиторов. Сегодня мы ее окончательно утвердили, я буду петь и русскую оперу, и романсы, и песни советских композиторов. Для меня тут будет экстрим. Вот, например, у Буцко мне нужно будет «въехать» в четверть тона. Это похоже на плачь или подвывание, я к этому совсем не привыкла, и никогда не пела. Щедрина я когда-то пыталась петь в 90-х, но с тех пор не прикасалась к этому материалу. Так что можно даже сказать, что я очень волнуюсь, потому что буду петь это впервые.
В продолжение разговора о русской музыке в целом, хочется спросить, вы в предыдущих своих интервью говорили, что хотите осваивать русский оперный репертуар, у вас получается это делать?
Пока нет. Но, тем не менее, я понимаю, что со всей серьезностью бы взялась за роли в операх «Мазепа», «Орлеанская дева» П.И. Чайковского, «Царская невеста» Н. А. Римского-Корсакова, Любашу, естественно, но мне кажется, что еще рановато так далеко загадывать. Вот, кстати, в почтенном возрасте хотела бы спеть Графиню в «Пиковой даме».
А у вас никогда не возникало желания что-то на Западе организовать «русское» по своей инициативе, вы же влиятельная личность в Европе, у вас много знакомых там?
Вы знаете, там ставят русские оперы так, что лучше бы и не ставили вовсе. Если бы меня, например, Мариинский театр пригласил, я бы хоть сейчас пешком пошла из Москвы в Петербург и с большим удовольствием выступила в русской опере. А в зарубежных постановках для меня важно, чтобы в них все были русские певцы, потому что если ты поешь по-русски, а тебе партнер отвечает на каком-то тарабарском языке – это совсем не то. Русских певцов ведь вот ругают, если они в итальянской опере, не дай бог, в каком-нибудь там слове двойную согласную не произнесут. А немцы, французы, итальянцы поют русскую музыку как они хотят, и это очень обидно. На Западе нет таких коучей, которые бы оттачивали произношение и понимание русского языка. Но если что-то где-то будет, я бы попробовала. Но опять-таки если это хорошая постановка. Я в последнее время стала очень придирчивая, если постановка или режиссер не вызывает у меня доверия, я просто не поеду.
А вот еще про эксперимент, хочется спросить. Вы в 2004 году пробовали петь «Травиату» в Японии, как это было?
Я тогда почти не выезжала из Японии, много там выступала. И мне предложили спеть «Травиату». Я согласилась, планировала начать репетиции за 3 недели до спектакля, чтобы чувствовать себя уверенно. Но вот обстоятельства так сложились, что времени на нормальные репетиции у меня практически не было. Но по факту успех был очень большой. И дирижер мне сказал, что сцена смерти и бала звучали очень неожиданно, это было что-то новое. Но для того, чтобы спеть «E strano», я много крови потеряла. В какой-то степени это был еще один экстрим в моей жизни. Я вообще до рождения сына много чего перепробовала: яхту водила, с парашютом прыгала, на слоне каталась, тигра гладила…ну, что я еще делала? А, ну гоняла на машине со скоростью 220 км/ч, как Шумахер, в Германии, там это возможно. А вот как сын родился, я поняла, что мне есть для кого беречь свою жизнь.
Скажите, а на Западе много русских певцов?
Очень много талантливых ребят. У нас всё-таки сохранился институт консерватории, все стремятся поступить и учиться там. Потому что на Западе сейчас такая тенденция, что многие, у кого обнаруживается голос, считают возможным выступать без особой музыкальной подготовки, рассчитывая на свои природные данные. Придут, например, к какому-нибудь известному певцу на мастер-класс, потом напишут в резюме, что прослушивались у такого-то, и вперед на сцену. А чему можно научиться, сидя в зале? У нас всё-таки есть школа, как бы мы ее не ругали, и это позволяет держать марку. Сейчас в «Ла Скала», в «Метрополитен-опере» - везде наши, и меня это очень радует. Очень.
А вот по поводу всех этих знаменитых площадок, на которых сейчас каждый певец стремится выступить. Вам не кажется, что работа с крупными европейскими театрами перестала гарантировать качество голосов? Сохранился какой-то критерий марки?
Все зависит от директора конкретного театра, который либо понимает в этом деле, или ему просто рассказывают, кто должен петь, а кто не должен. Есть театры, в которых поют только те, кто надо. Но здесь тоже есть ситуация, например, когда на постановку приглашается одна звезда, то вторую звезду оплатить уже невозможно. Поэтому берется одна звезда, другая «полузвезда», третий… «полумесяц» (смеется) – все упирается сейчас в бюджет. Но, с другой стороны, тут дело даже не в деньгах, а в том, что в любом случае артист без сцены быть не может – это как наркотик, если ты не выходишь на сцену, начинаешь думать: «А зачем ты вообще дышишь-то?». Вот я, например, при всей своей любви к сыну больше двух недель без дела сидеть не могу. И в новом доме в Москве попросила, чтобы у меня был инструмент. Потому что я утром вскакиваю и бегом - заниматься.
Получается, что вы и в Москве, и в Европе будете жить?
Да, у меня ведь муж гостренер по греко-римской борьбе России.
А почему тогда вы в Москве редко выступаете, а в Петербурге чаще?
Вы знаете, во-первых, я люблю Питер, во-вторых, Мариинский театр, в-третьих, что является самым главным аргументом, просто обожаю Валерия Абисаловича Гергиева. А в Большом театре сейчас безвременье, ремонт. Я не знаю, заинтересованы ли они приглашать русских певцов, которые на Западе устоялись. Так что нужно пользоваться моментом, пока я в форме. А уже потом, лет через двадцать, я буду рассказывать, какая я была певица, давать концерты и мастер-классы.
А вы бы вообще хотели преподавать?
Очень сложный вопрос. Когда мне было 26, и я приехала после второго года работы в «Ла Скала», меня вызвали в Министерство культуры и сказали очень официально: «Мария Агасовна, теперь вы должны республике, вы должны обучать молодых студентов мастерству». И мне дали одну студентку, потом ко мне перебежали еще четыре, и я занималась с пятью студентами. Я тогда настолько отдалась этому делу и вошла в роль мамы-преподавателя, что даже забыла, что они старше меня. Потом я их вела домой, варила им борщи, и мы сидели до ночи дома и разговаривали. Я им показывала свои видео, потому что у меня уже тогда были какие-то видео записанные. А когда я уезжала из России, никто не приехал прощаться из учеников. Так что это очень обидно, когда ученикам отдаешь как детям всю свою душу, а они тебя не понимают, предают. А мне кажется, что если бы я с кем-то занималась, я бы удочерила просто. Потому что учила бы не только как правильно петь, но и двигаться, и думать правильно, и читать правильные книжки. Но сейчас я на это не способна. Нет времени.
Хотя мне предлагают очень много вести мастер-классы. Ну, приду я, получу я за эти мастер-классы деньги, но это же бессовестно. А свою зарплату в Белорусской консерватории, кстати, я всегда переводила в Фонд Чернобыля, я ни одной копейки оттуда не взяла, потому что я не педагог по профессии, я певица. А пока я певица, и мне самой надо много чему учиться. Так что о преподавании говорить пока рано.
Вы достаточно известны во всем мире, вы себя считаете популярной певицей?
Для оперной певицы популярность — это не критерий. Это может быть приятно на два-три дня. Например, ситуацию с раздачей автографов можно пережить, когда это происходит восемь – десять раз в месяц после спектаклей. Но не как у поп-звезд, когда им без охраны просто не выйти из дома: к чертовой матери такую популярность. Мне нравится, когда в Вене, например, ты поёшь, и тебя узнают, но там все очень мило и не выходит за рамки уважительного отношения к тебе как к певице. Вот в Японии по-другому, там тяжело спрятаться, потому что когда идет по улице такая крупная девушка, да еще и на каблуках, понятно, что Гулегина-сан. Приятно, когда люди оценивают твою энергетику, приятно, когда овации стоячие в зале и миллион бисов просят исполнить. А когда просто дежурят под окнами и мешают жить, такого не хочу.
Ваши родители ведь не были музыкантами?
Нет, но в семье всегда пели. Папа меня лет до 12 на руки брал, когда мне горчичники ставили, и пел песни армянские. И мама пела. Звучали и русские, и украинские, и армянские песни. У прабабушки, кстати, было контральто, у бабушки - меццо-сопрано, у мамы – сопрано, а у меня черти что (смеется). У нас в семье есть даже легенда, что прабабушка в 90 лет белила потолок и пела, возле дома собралось много людей, думали «гарна дiвчина» поет, а потом бабка высунулась из окна и всех удивила. Вот такая легенда.
Вы не хотите прививать сыну музыкальные вкусы, ведь семейные традиции в профессии могут очень во многом помочь детям добиться успеха?
Ну, как, он «пилил» на скрипке до недавнего времени. Но чтобы заниматься серьезно – этого не было. Хотя сейчас вот ему 11 лет, он начал учиться на рояле играть, у него получается. Но я не пытаюсь из него сделать музыканта. Потому что я вспоминаю, как на меня родители давили: папа хотел, чтобы я стала учительницей, мама – врачом, и меня это бесило, можно сказать. Я думаю, что дети должны сами выбирать свой путь, потому что если у человека есть желание и цель, он всего и без помощи родителей добьется.
Беседовал Фёдор Вяземский
