Rondo (c-moll), Op. 1
1825-м годом следует датировать «официальное» начало композиторского пути Шопена. В этом году было написано и опубликовано рондо c-moll, посвященное г-же Линде и обозначенное как op. 1.
Остается признать, что рондо op. 1 — начало весьма значительное, более того — великолепное. Это целый манифест романтизма (или романтизированного классицизма) в его шопеновском понимании, манифест, полный незрелых мыслей, но смелых обещаний. И главное, что поражает при проигрывании рондо, — это громадное богатство эмоциональных оттенков, щедрая образность живых, подвижнейших, контрастных душевных движений при общем, глубоко радостном тоне юного упоения жизнью. Ведь даже Вебер с его „мечтательной, нервной и блестящей поэзией" (Р. Роллан) не мог в те времена похвастать большей стремительностью и непринужденностью эмоциональных переходов (разве лишь их большей ритмической остротой). Перед нами уже произведение гениального психолога, показывающего духовный мир человека, мир своенравной и переменчивой польской души во множестве граней. Рядом с этим рондо остроумные рондо широко известного тогда Гуммеля кажутся суховатыми, аккуратными схемами!
Не менее существенны чисто интонационные и логические факторы структуры этого первого опуса.
После импульсивно-простого вступления (как бы ударов литавр) рондо начинается с конца четвертого такта музыкой, аккомпанемент которой явно связан с польским музыкальным фольклором. В самом деле, если мы встречаем оживленные остинатные басы и в рондовых формах современников Шопена (скажем, в рондо концерта Филда № 4, Es-dur), то аккомпанемент начала рондо Шопена гораздо своеобразнее благодаря органному пункту доминанты и наслаивающимся на нем тесным аккордам — приему, который часто встречается позднее в мазурках Шопена.
Тональный план рондо (весьма богатого темами) обнаруживает вполне романтическое мышление с почти полным изгнанием доминанты и с преобладанием терцевых соотношений и сдвигов.
Пианистическая фактура еще далека от кристаллизации всех будущих фактурных особенностей пианизма Шопена, но она местами уже дает типичные примеры широкого охвата регистров, столь характерного для его позднейшей музыки. Стремление от узкой, тесной, скованной регистровки к ориентации на естественный порядок обертонов было свойственно не одному Шопену, но также Тальбергу, Листу и другим. Оно отражало новаторские звукописные тенденции пианизма 30—40-х годов XIX века: ведь переход от регистрово-инертных „альбертиевых басов" XVIII века к широким, поддержанным педалью аккордам и арпеджиям позволил гораздо правдивее и выразительнее передавать всевозможные звуковые фоны — от журчания ручья до гула и топота батальных сцен. („Широкая фактура" пианизма стала складываться уже у Бетховена (рондо сонаты ор. 31 № 1, начало Allegro сонаты ор. 81а, первая и третья части сонаты ор. 106), у Вебера (ряд моментов в сонатах, особенно в As-dur'ной и d-moll'ной), у Шуберта (Allegro сонаты ор. 120, первая часть сонаты B-dur, Andante сонаты ор. 78). Переход к „широкой фактуре" намечается и у Гуммеля.)
Однако у Шопена эта тенденция носит особый, сдержанный характер, отличный от эффектной декоративности Тальберга (см. этюды Тальберга ор. 26, особенно № 12) или виртуозной регистровой насыщенности и чувственных любований Листа.
Многие гармонические особенности рондо предвещают будущего Шопена. Мелодические особенности также ясно выступают во многих местах. Отметим два типа мелодических „обыгрываний", в которых ближайшими предшественниками Шопена были Гуммель, Филд, Вебер, Россини и другие:
Этот искристый стиль музыкальной „речи", стиль своего рода музыкального остроумия, зародился, разумеется, много раньше — в культуре интеллектуально-взыскательных салонов XVIII века; но романтическая страстность придала ему новый размах и характер.
Отмечу также характерное для романтиков движение мелодии на терцию тоники, мечтательно-вопросительная интонация которого становится позднее столь частой у Шопена:
Многое, очень многое изменится впоследствии в творчестве Шопена. Оно отойдет от гедонизма Россини—Филда, избавится от непосредственных частных влияний. Оно станет гораздо более глубоким, и Шопен не будет, скажем, писать таких наивно „монументальных" кадансов с квартсекстаккордом первой ступени, как в середине gis-moll'ного эпизода. Но и это рондо (конечно, прослывшее бы лучшей пьесой таких композиторов, как Гуммель или Филд) полно зачатков оригинальности.
Ю. Кремлев
