Пьер Гавинье

Pierre Gaviniès

Одним из величайших скрипачей Франции XVIII века был Пьер Гавинье. Файоль ставит его в один ряд с Корелли, Тартини, Пуньяни и Виотти, посвящая ему отдельный биогра­фический очерк. Лионель де ля Лоранси в истории скрипич­ной культуры Франции отводит Гавинье целую главу. Не­сколько биографий написано о нем французскими исследова­телями XVIII—XIX веков. Повышенный интерес к Гавинье не случайность. Он весьма заметная фигура в движении Просветительства, которым отмечена история французской куль­ туры второй половины XVIII столетия. Начав свою деятель­ность еще в ту пору, когда французский абсолютизм казался незыблемым, Гавинье был свидетелем его крушения в 1789 году.

Друг Жан-Жака Руссо и страстный последователь фило­софии энциклопедистов, своим учением разрушавших устои дворянской идеологии и способствовавших приходу страны к революции, Гавинье стал свидетелем и участником жестоких «боев» в области искусства, претерпевшего на протяжении его жизни эволюцию от галантного аристократического ро­коко к драматическим операм Глюка и далее — героическому гражданственному классицизму революционной эпохи. Он и сам проделал тот же путь, чутко откликаясь на все пере­довое, прогрессивное. Начав с сочинений галантного стиля, он дошел до сентименталистской поэтики руссоистского типа, до драматизма Глюка и героических элементов классицизма. Ему был свойствен и характерный для французских класси­цистов рационализм, который, по утверждению Бюкена, «при­ дает особый отпечаток музыке, как составной части общего великого стремления эпохи к античности».

Пьер Гавинье родился 11 мая 1728 года в Бордо. Его отец Франсуа Гавинье был талантливым инструментальным мастером, и мальчик рос буквально среди музыкальных инстру­ментов. В 1734 году семья переехала в Париж. Пьеру испол­нилось в то время 6 лет. У кого именно он обучался игре на скрипке, неизвестно. Документы свидетельствуют лишь о том, что в 1741 году 13-летний Гавинье дал два концерта (второй — 8 сентября) в зале «Concert Spirituel». Лоранси, однако, резонно считает, что музыкальная карьера Гавинье началась по крайней мере на год-два раньше, ибо никому не известного юнца не допустили бы к выступлению в про­славленном концертном зале. К тому же, во втором концерте Гавинье играл вместе со знаменитым французским скрипа­чом Л. Аббе (сыном) Сонату для двух скрипок Леклера, что служит еще одним свидетельством известности юного музы­канта. В письмах Картье содержатся ссылки на одну любопытную деталь: в первом концерте Гавинье дебютировал каприсами Локателли и концертом Ф. Джеминиани. Картье утверждает, что исполнение этого концерта композитор, на­ходившийся в то время в Париже, пожелал доверить только Гавинье, несмотря на его юность.

После выступления 1741 года имя Гавинье исчезает с афиш «Concert Spirituel» вплоть до весны 1748 года. Затем он концертирует с большой активностью по 1753 год включи­тельно. С 1753 до весны 1759 года следует новый перерыв в концертной деятельности скрипача. Ряд его биографов ут­верждает, что он вынужден был покинуть Париж тайком из-за какой-то любовной истории, но, не успев отъехать и на 4 лье, был арестован и просидел целый год в тюрьме. Исследования Лоранси подтверждения этой истории не дают, однако и не опровергают ее. Наоборот, таинственное исчезновение скрипача из Парижа служит ее косвенным подтверждением. По мнению Лоранси, это могло произойти между 1753 и 1759 годами. Первый период (1748—1759) принес Гавинье значительную популярность в музыкальном Париже. Его партнерами по выступлениям становятся такие крупные исполнители, как Пьер Гиньон, Л. Аббе (сын), Жан Батист Дюпон, флейтист Блаве, певица м-ль Фель, с которой он многократно испол­нял Второй концерт Мондонвиля для скрипки и голоса с ор­кестром. Он успешно конкурирует с Гаэтано Пуньяни, при­езжавшим в Париж в 1753 году. Вместе с тем некоторые критические голоса в его адрес в ту пору еще раздавались. Так, в одной из рецензий 1752 года ему советовалось «попутешест­вовать» для усовершенствования своего мастерства. Новое появление Гавинье на концертной эстраде 5 апреля 1759 года окончательно утвердило его выдающееся поло­жение среди скрипачей Франции и Европы. Отныне о нем появляются только самые восторженные отзывы; его сравни­вают с Леклером, Пуньяни, Феррари; Виотти, прослушав игру Гавинье, назвал его «французским Тартини».

Положительно оцениваются и его сочинения. Невероятную популярность, продолжавшуюся в течение всей второй половины XVIII века, приобретает его Романс для скрипки, кото­рый он исполнял с исключительной проникновенностью. О Романсе впервые упоминается в рецензии 1759 года, но уже как о пьесе, завоевавшей любовь слушателей: «М-сье Гавинье исполнил концерт своего сочинения. Публика слушала его в полнейшем молчании и удвоила аплодисменты, прося пов­торить Романс». В творчестве Гавинье начального периода было еще много черт галантного стиля, однако в Романсе на­метился поворот к тому лирическому стилю, который вел к сентиментализму и возникал как антитеза манерной чувст­вительности рококо.

С 1760 года Гавинье начинает публиковать свои сочине­ния. Первое из них — сборник «6 сонат для скрипки соло с басом», посвящен барону Лятану, офицеру французской гвардии. Характерно, что вместо выспренних и подобостраст­ных строф, обычно принятых в такого рода посвящениях, Га­винье ограничивается скромными и полными скрытого досто­инства словами: «Кое-что в этой работе позволяет мне с удов­летворением думать, что вы ее примете как доказательство моих истинных чувств к вам». В отношении сочинений Га­винье критики отмечают его способность бесконечно варьиро­вать избранную тему, показывая ее всё в новом и новом виде.

Весьма показательно, что к 60-м годам вкусы посетителей концертных зал сильно меняются. Прежнее увлечение «прелестными ариями» галантного и чувствительного стиля рококо проходит, и обнаруживается гораздо большее тяготение к ли­рике. В «Concert Spirituel» органист Бальбайр исполняет кон­церты и многочисленные аранжировки лирических пьес, а арфист Хохбрюккер — собственную транскрипцию для арфы лирического менуэта Экзоде и т. д. И в этом движении от ро­коко к сентиментализму классицистского типа Гавинье зани­мал далеко не последнее место.

В 1760 году Гавинье пробует (единственный раз) сочинять для театра. Его перу принадлежит музыка к трехактной ко­медии Риккобони «Мнимый» («Le Pretendu»). О его музыке писали, что хотя она и не нова, но отличается энергичными ритурнелями, глубиной чувств в трио и квартетах и пикант­ным разнообразием в ариях.

В начале 60-х годов директорами Concert Spirituel назна­чаются замечательные музыканты Канеран, Жоливо и Довернь. С их приходом деятельность этого концертного учреж­дения становится гораздо более серьезной. Настойчиво разви­вается новый жанр, которому суждено большое будущее,— симфония. Во главе оркестра находятся Гавинье, в качестве капельмейстера первых скрипок, а его ученик Капрон — вто­рых. Оркестр приобретает такую гибкость, что, как пишет парижский музыкальный журнал «Меркурий», отпала необ­ходимость указывать начало каждого такта смычком при исполнении симфоний.

Цитированная фраза для современного читателя требует пояснения. Со времени Люлли во Франции, причем не только в опере, но и в «Concert Spirituel» стойко удерживалось управ­ление оркестром при помощи отбивания такта специальным жезлом, так называемой баттутой. Оно сохранилось до 70-х го­дов. Дирижер во французской опере так и назывался «отбивателем такта» (batteur de mesure). Монотонный стук баттуты разносился по залу, и строумные парижане присвоили опер­ному дирижеру прозвище «дровосек». Кстати сказать, отби­вание такта баттутой послужило причиной смерти Люлли, поранившего ею себе ногу, что вызвало заражение крови. В эпоху Гавинье эта старая форма управления оркестром начинала уходить в прошлое, особенно в симфоническом ди­рижировании. Функции дирижера, как правило, стал выполнять концертмейстер — скрипач, указывавший начало такта смычком. И теперь становится понятной фраза из «Меркурия». Вымуштрованные Гавинье и Капроном оркестранты не нуж­дались не только в дирижировании баттутой, но и в указа­нии такта смычком: оркестр превратился в совершенный ансамбль.

В 60-е годы Гавинье как исполнитель находится в зените славы. В рецензиях отмечаются исключительные качества его звука, непринужденность технического мастерства. Не менее ценили Гавинье и как композитора. Притом в этот период он представлял самое передовое направление вместе с молодыми Госсеком и Дюпором, прокладывая дорогу классическому стилю во французской музыке.

Госсек, Капрон, Дюпор, Гавинье, Боккерини и Манфреди, жившие в Париже в 1768 году, составили тесный кружок, часто собиравшийся в салоне барона Эрнеста фон Багге. Фигуpa барона Багге крайне любопытна. Это был довольно распространенный в XVIII веке тип мецената, организовавшего у себя на дому музыкальный салон, славившийся на весь Па­риж. Пользуясь большим влиянием в обществе и связями, он помог многим начинающим музыкантам стать на ноги. Салон барона был своего рода «пробной эстрадой», пройдя через ко­торую исполнители получали доступ в «Concert Spirituel». Од­ нако привлекала к нему выдающихся парижских музыкантов в гораздо большей степени его энциклопедическая образован­ность. Не мудрено, что в его салоне собрался кружок, бли­ставший именами выдающихся музыкантов Парижа. Другим покровителем искусств такого же рода был па­ рижский банкир Ла Пуплиньер. С ним также находился в близких дружеских отношениях Гавинье. «Пуплиньер взял на свое иждивение лучшие музыкальные концерты, которые были известны в то время; музыканты жили у него и гото­вили утром вместе, удивительно дружно, те симфонии, кото­рые должны были исполнять вечером. Все искусные музы­канты, приезжавшие из Италии, скрипачи, певцы и певицы были приняты, помещены в его доме, где и кормились, и каж­дый старался блистать на его концертах».

В 1763 году Гавинье познакомился в Париже с приехав­шим сюда Леопольдом Моцартом, известнейшим скрипачом, автором прославленной школы, переведенной на многие евро­пейские языки. Моцарт отозвался о нем, как о большом виртуозе. О популярности Гавинье-композитора можно судить по количеству исполняемых его произведений. Их часто вклю­чали в программы Бертом (29 марта 1765 г., 11 марта, 4 ап­реля и 24 сентября 1766 г.), слепой скрипач Флитцер, Александр Дён и др. Для XVIII века такого рода популярность явление не частое.

Обрисовывая характер Гавинье, Лоранси пишет, что он был благороден, честен, добр и совершенно лишен расчетли­вости. Последнее отчетливо проявилось в связи с довольно нашумевшей в Париже в конце 60-х годов историей, касаю­щейся филантропического начинания Башелье. В 1766 году Башелье решил основать школу живописи, в которой моло­дые художники Парижа, не имеющие средств, могли бы полу­чить образование. Живейшее участие в создании школы при­нял Гавинье. Он организовал 5 концертов, на которые при­влек выдающихся музыкантов; Легро, Дюрана, Безоцци, а кроме того, многочисленный оркестр. Сборы с концертов поступали в фонд школы. Как писал «Меркурий», «собратья по искусству соединились для этого акта благородства». Нужно знать нравы, царившие в среде музыкантов XVIII века, чтобы понять, насколько трудно было Гавинье провести такой сбор. Ведь Гавинье заставил своих коллег преодолеть предрассудки музыкантской кастовой замкнутости и прийти на помощь собратьям по совсем чуждому им роду искусства.

В начале 70-х годов в жизни Гавинье произошли большие события: утрата отца, скончавшегося 27 сентября 1772 года, а вскоре — 28 марта 1773 года — и матери. Как раз в это время финансовые дела «Concert Spirituel» пришли в упадок и Гавинье вместе с Ле-Дюком и Госсеком были назначены директорами учреждения. Несмотря на личное горе, Гавинье активно принялся за дело. Новые директора добились от му­ниципалитета Парижа заключения выгодного арендного договора, укрепили состав оркестра. Гавинье возглавил первые скрипки, Ле-Дюк — вторые. 25 марта 1773 года состоялся пер­вый концерт, организованный новым руководством «Concert Spirituel».

Унаследовав имущество родителей, Гавинье вновь проявил присущие ему качества бессеребренника и человека редкой душевной доброты. Его отец, инструментальный мастер, имел многочисленную клиентуру в Париже. В бумагах покойного оставалось изрядное количество неоплаченных счетов его должников. Гавинье швырнул их в огонь. Согласно свидетельству современников, это был акт безрассудный, так как среди должников находились не только действительно бедные люди, которым было тяжело оплатить счета, но и богатые аристократы, попросту не желавшие их оплачивать.

В начале 1777 года, после смерти Ле-Дюка, Гавинье и Госсек вышли из состава дирекции «Concert Spirituel». Однако их ожидала крупная финансовая неприятность: по вине певца Легро сумма арендного договора с городским Бюро Парижа была повышена до 6000 ливров, отнесенных за счет ежегодной антрепризы Концерта. Гавинье, воспринявший это решение как несправедливость и оскорбление, нанесенные ему лично, уплатил оркестрантам все, что им полагалось до конца дей­ствия его директорства, отказавшись в их пользу от своего гонорара за последние 5 концертов. В результате он вышел в отставку, почти не имея средств к существованию. От бед­ности его спасла неожиданная рента в 1500 ливров, которую ему завещала некая мадам де-ля Тур, горячая почитатель­ница его таланта. Впрочем, рента была назначена в 1789 году, и получил ли он ее, когда началась революция, неизвестно. Скорее всего нет, ибо он служил в оркестре Театра улицы Лувуа за вознаграждение в 800 ливров в год — сумму более чем мизерную по тому времени. Впрочем, свое положение Гавинье отнюдь не воспринимал как унизительное и нисколько не унывал.

Среди музыкантов Парижа Гавинье пользовался огром­ным уважением и любовью. В разгар революции его ученики и друзья решили устроить концерт в честь престарелого ма­эстро и пригласили для этой цели артистов оперы. Не было ни одного человека, который бы отказался выступить: певцы, танцоры, вплоть до Гарделя и Вестриса, предложили свои услуги. Составили грандиозную программу концерта, после ко­торого предполагалось исполнение балета «Телемак». В анонсе указывалось, что будет сыгран знаменитый «„Романс “ Гавинье, который еще и поныне у всех на устах». Сохранившаяся про­грамма концерта весьма обширна. Она включает «новую сим­фонию Гайдна», ряд вокальных и инструментальных номеров. Концертную симфонию для двух скрипок с оркестром сыграли «братья Крейцеры» — знаменитый Родольф и его брат Жан-Николя, тоже талантливый скрипач.

На третьем году революции Конвент выделил на содер­жание выдающихся ученых и артистов республики крупную сумму денег. Гавинье, наряду с Монсиньи, Путо, Мартини, вошел в число пенсионеров первого ранга, которым выпла­чивалось по 3000 ливров в год.

18 брюмера II года республики (8 ноября 1793 г.) в Па­риже был торжественно открыт Национальный институт му­зыки (будущая консерватория). Институт как бы наследовал Королевскую школу пения, существовавшую с 1784 года. В на­чале 1794 года Гавинье предложили должность профессора скрипичной игры. На этом посту он оставался до самой смерти. Преподаванию Гавинье отдался ревностно и, несмотря на преклонный возраст, находил в себе силы дирижировать и быть в числе жюри по распределению премий на консер­ваторских конкурсах.

Как скрипач Гавинье сохранил подвижность техники до последних дней. За год до смерти он сочинил «24 матинэ» — знаменитые этюды, которые и в наши дни изучаются в кон­серваториях. Гавинье исполнял их ежедневно, а ведь они исключительно трудны и доступны только скрипачам с очень развитой техникой.

Гавинье скончался 8 сентября 1800 года. Музыкальный Париж скорбел об этой утрате. В похоронном кортеже участ­вовали Госсек, Мегюль, Керубини, Мартини, пришедшие от­дать последнюю дань усопшему другу. Госсек произнес над­гробную речь. Так завершил жизненный путь один из вели­чайших скрипачей XVIII века.

Гавинье умирал окруженный друзьями, почитателями и учениками в своем более чем скромном жилище на улице Сен-Тома, около Лувра. Он жил на втором этаже в квартире из двух комнат. Обстановка прихожей состояла из старого дорожного чемодана (пустого), пюпитра для нот, нескольких соломенных стульев, небольшого шкафа; в спальне — каминное трюмо, медные подсвечники, маленький столик из елового дерева, секретер, диван, четыре кресла и стула с обивкой утрехтского бархата и буквально нищенская кровать: старая кушетка с двумя спинками, прикрытая тканью. Все иму­щество не стоило и 75 франков.

Сбоку камина висел еще стенной шкаф со сваленными в кучу разными предметами — воротничками, чулками, двумя медальонами с изображениями Руссо и Вольтера, тут же «Опыты» Монтэня и т. д. Гавинье курил, и сохранилась его трубка, отделанная серебром, две табакерки: одна, золотая, с изображением Генриха IV, другая — с портретом Жан-Жака Руссо. В шкафу — поношенные вещи, оцененные в 49 фран­ков. Самая большая ценность во всем наследстве Гавинье — скрипка работы Амати, 4 скрипки и альт работы его отца.

В биографиях Гавинье указывается, что он обладал осо­бенным искусством пленять женщин. Казалось, что он «жил ими и жил для них». И притом он оставался всегда истым французом в своем рыцарском отношении к женщинам. В ци­ничной и развращенной среде, столь характерной для фран­цузского общества предреволюционных десятилетий, в среде открытого куртизанства, Гавинье являлся исключением. Он отличался гордым и независимым характером. Высокая образованность и светлый ум сближали его с просвещенными людьми эпохи. Его часто можно было видеть в доме Пуплиньера, барона Багге, у Жан-Жака Руссо, с которым он нахо­дился в тесных дружеских отношениях. Файоль рассказывает по этому поводу забавный факт.

Руссо очень ценил бе­седы с музыкантом. Однажды он сказал: «Гавинье, я знаю, что вы обожаете котлеты; приглашаю вас к себе их отведать». Прийдя к Руссо, Гавинье застал его собственноручно поджаривающим котлеты для гостя. Лоранси подчеркивает, что всем было хорошо известно, насколько трудно сходился с людьми обычно мало­ общительный Руссо.

Крайняя горячность Гавинье порой делала его несправед­ливым, раздражительным, язвительным, но все это покрывалось необычайной добротой, благородством, отзывчивостью. Каждому человеку, находящемуся в беде, он старался прийти на помощь и делал это бескорыстно. О его отзывчивости хо­дили легенды, и его доброту чувствовали все окружающие. Одним он помогал советом, другим — деньгами, третьим — за­ключением выгодных контрактов. Нрав его — веселый, откры­тый, общительный — сохранился таким до самой старости. Стариковское брюзжание не было ему свойственно. Ему до­ставляло истинное удовлетворение отдавать должное молодым артистам, он обладал исключительной широтой взглядов, тон­чайшим ощущением времени и того нового, что оно прино­сило его любимому искусству.

Каждое утро он. посвящал педагогике; занимался с учени­ками с поразительным терпением, настойчивостью, рвением. Ученики его обожали и не пропускали ни одного урока. Он их всячески поддерживал, вселял веру в себя, в успех, в артистическое будущее. Когда он видел способного музыканта, то брал к себе в ученики, как бы это ни было ему трудно. Услы­хав однажды юного Александра Буше, он сказал отцу: «Это дитя — настоящее чудо, и ему предстоит стать одним из первых артистов своего времени. Поручите его мне. Я хочу руково­дить его занятиями, чтобы помочь развиться его раннему ге­нию, и моя обязанность будет поистине легкой, потому что в нем горит священный огонь».

Его полнейшее равнодушие к деньгам сказывалось и в от­ношении учеников: «Никогда не соглашался он взять гонорар с тех, кто предназначал себя музыке. Более того, он всегда отдавал предпочтение бедным ученикам перед богатыми, которых подчас заставлял ждать часами, пока сам не окон­чит занятия с каким-нибудь юным артистом, лишенным средств».

Он постоянно думал об ученике и его будущем и, если видел, что кто-нибудь неспособен к скрипке, старался пере­вести его на другой инструмент. Многих буквально содержал на свои средства и регулярно, каждый месяц, снабжал день­гами. Не мудрено, что такой учитель стал основателем целой школы скрипачей. Назовем только самых блистательных, чьи имена были широко известны в XVIII веке. Это — Капрон, Лемьер, Мориа, Бертом, Пэзибль, Ле-Дюк (старший), аббат Робино, Герен, Бодрон, Имбо.

Гавинье-артистом восхищались выдающиеся музыканты Франции. Когда ему было всего лишь 24 года, Л. Дакен на­ писал о нем дифирамбические строки: «Какие звуки слышите вы! Какой смычок! Какая сила, грация! Это Батист собствен­ной персоной. Он захватил все мое существо, я в восторге! Он говорит сердцу; все сверкает под его пальцами. Италь­янскую и французскую музыку он исполняет с одинаковым совершенством и уверенностью. Какие блистательные кадансы! А его фантазия, трогательная и нежная? Давно ли лавровые венки, притом самые прекрасные, сплетаются, чтобы украсить столь юное чело? Для него нет ничего невозможного, он мо­жет все имитировать (т. е. постигать все стили.— Л. Р.). Ему остается только превзойти самого себя. Весь Париж сбегается его послушать и не может наслушаться, так он восхитителен. Про него можно лишь сказать, что талант не ждет теней годов...»

А вот другой отзыв, не менее дифирамбический: «Гавинье от роду обладает всеми качествами, которые только можно пожелать скрипачу: безукоризненным вкусом, техникой левой руки и смычка; он превосходно читает с листа, с невероятной легкостью постигает все жанры, и притом ему ничего не стоит овладеть самыми трудными приемами, на освоение ко­торых другие должны тратить долгое время занятий. Его игра обнимает все стили, трогает красотой тона, поражает испол­нением».

О необычайных способностях Гавинье исполнять экспром­том самые трудные произведения говорится во всех биогра­фиях. Однажды некий итальянец, приехав в Париж, решил скомпрометировать скрипача. В свою затею он вовлек собст­венного дядюшку, маркиза N. Перед многочисленным общест­вом, собравшимся на вечере у парижского финансиста Пуплиньера, содержавшего великолепный оркестр, маркиз пред­ложил Гавинье сыграть специально заказанный для этой цели какому-то композитору концерт, неимоверно трудный, да к тому же нарочно скверно переписанный. Взглянув на ноты, Гавинье попросил перенести исполнение на следующий день. Тогда маркиз с иронией заметил, что оценивает просьбу скри­пача «как отступление тех, кто претендует на искусство ис­полнить с первого взгляда любую предложенную им музыку». Задетый Гавинье, не говоря ни слова, взял скрипку и сыграл концерт без запинки, не пропустив ни одной ноты. Маркиз должен был признаться, что исполнение было отличным. Однако Гавинье не успокоился и, обратившись к аккомпани­ровавшим ему музыкантам, сказал: «Господа, г-н маркиз осы­пал меня благодарностями за то, как я исполнил концерт для него, но меня крайне интересует мнение г-на маркиза, когда я сыграю это произведение для себя. Начнем с начала!» И он сыграл концерт так, что это, в общем посредствен­ное, произведение предстало в совершенно новом, преображен­ном свете. Последовал гром аплодисментов, означавших пол­ный триумф артиста.

В исполнительских качествах Гавинье особенно подчер­киваются красота, выразительность и мощность звука. Один из критиков писал, что четыре скрипача Парижа, обладав­шие самым сильным тоном, играя в унисон, не могли прев­зойти Гавинье силой звучания и что он свободно доминировал над оркестром в 50 музыкантов. Но еще более покорял он современников проникновенностью, выразительностью игры, заставляя «словно говорить и вздыхать свою скрипку». Га­винье особенно славился исполнением адажио, пьес медлен­ных и меланхоличных, принадлежащих, как тогда говорили, к сфере «музыки сердца».

Но, полсалуй, самой необыкновенной чертой исполнитель­ ского облика Гавинье нужно признать его тончайшее ощуще­ние разных стилей. Он опередил свое время в этом отношении и словно заглянул в середину XIX века, когда «искусство художественного перевоплощения» стало главным достоинством исполнителей.

Гавинье вместе с тем оставался истинным сыном XVIII века; его устремленность к исполнению сочинений разных времен и народов имеет, несомненно, просветительскую ос­ нову. Верный идеям Руссо, разделяя философию энциклопе­дистов, Гавинье старался перенести ее принципы в собствен­ное исполнительство, а природная одаренность способствовала блестящей реализации этих устремлений.

Таков был Гавинье — истый француз, обаятельный, изящ­ный, умный и остроумный, обладавший изрядной долей лу­кавого скептицизма, ироничности и вместе с тем сердечный, добрый, скромный, простой. Таков был великий Гавинье, ко­торым в течение полувека восхищался и гордился музыкаль­ный Париж.

Л. Раабен