Сьюзен Грэм, исполнившая партию Дидоны в постановке оперы Берлиоза «Троянцы» в стенах «Метрополитен-оперы», разговаривает с Уильямом Брауном о переменах в жизни за последние десять лет её пребывания на оперном небосклоне.
«Всё, что случилось со мной за последние десять лет, случилось с Дидоной», — говорит Сьюзен, готовящаяся исполнить партию Дидоны, основательницы Карфагена, в опере Берлиоза «Троянцы» в стенах «Метрополитен-оперы». Это первое появление Сьюзен в этой роли со времён её дебюта в Париже в 2003-м.
«Всё. Жизнь. Потери. Семья, друзья. Всё, что случается с человеком, за десять лет жизни. Тогда мне было около сорока. Сейчас мне уже пятьдесят. Это много».
Такое заключение Грэм кажется даже слишком точным. Сьюзен, расположившаяся на диване в доме своих друзей в Санта-Фе и щеголяющая в потёртых ковбойских ботинках, задумалась о совпадениях ещё до того, как тема была поднята.
«Например, первая сцена Дидоны, когда она, царица, выражает благодарность своим подданным за их существование, за их небольшое княжество, успешное, могущественное и удивительное. Я думаю, что человеку, который тяжело трудился в течение 25 лет (неважно: Дидона или я) и который достиг значительного уровня благодаря своим талантам (неважно: Дидона или я), гораздо легче удаётся почувствовать в этой сцене знатность происхождения Дидоны, положения, которое обязывает. Она окружена людьми, которые её любят, и она тоже любит их. Именно так чувствую себя и я в данный момент моей жизни».
И Грэм уже почувствовала, как расширяется линия её персонажа. Она неразрывно связывает свои выступления в Париже в этой партии со смертью своего друга, сопрано Сьюзен Чилкотт, которая умерла незадолго до запуска постановки.
«Это была моя первая Дидона, поэтому каждый раз, когда я пела “Adieu, fière cité” и, конечно, сцену смерти, это было так свежо для меня, так близко мне».
Спустя несколько дней после августовского интервью с Грэм она пела эту сцену в Санта-Фе. Именно там мы увидели одно из самых впечатляющих выступлений Грэм.
«Конечно, когда я пела эту сцену впоследствии, я всегда помнила те более ранние выступления. И во время концерта эти воспоминания охватывали меня».
Берлиоз действительно является удобной мерой для оценки карьеры Грэм. Её первый диск, записанный для Sony, вышел в свет в 1996-97, и это был Берлиоз, как и первые две программы с Бостонским симфоническим оркестром. Кроме того, Грэм дебютировала во Франции в опере «Беатриче и Бенедикт» в Лионе. В настоящее время она стала самой выдающейся исполнительницей партии Маргариты в «Осуждении Фауста». Её версия арии «D’amour l’ardente flame» в Танглвуде в июле 2011 года стала поистине эталонной. Первая запись Грэм — это вполне приятное пение с большим количеством слов и фраз, прекрасно исполненных, наполненных экспрессией. Однако исполнение в Танглвуде под управлением Шарля Дютуа — это что-то экстраординарное. Услышав комплимент в свой адрес, Сьюзен кланяется с дивана и рассказывает, как она видит эту арию.
«К настоящему моменту я участвовала в пяти или шести постановках этой оперы. Раньше её ставили редко. Когда ты что-то исполняешь на сцене, то ты никогда не делаешь то же самое на концерте. Эта ария — воплощение чувств героини, гимн её надежды».
Грэм поёт середину арии, показывая, что паузы в музыке означают бездыханное ожидание Маргариты, и вглядываясь в своего невидимого слушателя.
«Для меня с тех пор, как я первый раз исполнила эту арию, и до настоящего момента, когда я пела её две недели назад, изменилось вот что: я больше узнала о том, что такое надежда… и одиночество…. и опустошение. Мы, люди, переживаем эти чувства снова и снова, и каждый раз, когда я возвращаюсь к такой музыке, у меня возникают разные ассоциации, которые я пытаюсь выразить. Теперь я уже не сижу и не думаю: “О, сейчас я вспомню событие из моей жизни, чтобы ощутить те же эмоции на сцене”. Теперь это происходит само собой, когда я начинаю петь, захватывает целиком и выходит наружу».
Лёгкая улыбка скользит по губам Сьюзен. Она не делает секрета из одного из самых значительных событий своей жизни. И её не нужно долго упрашивать для того, чтобы она рассказала историю, которую сама же шутливо окрестила «историей Клэя и Сьюзен». Наверное, многие люди в середине жизни переживали подобное. Клэй, привлекательный, молчаливый мужчина, был однокурсником в Техасском технологическом университете.
«Он технический директор в театре. В колледже мы были отдельной единицей, потом я переехала в Нью-Йорк, а он остался в Техасе. Но мы всегда поддерживали связь как друзья. Но он женился, у меня тоже были отношения. Три года назад я пела в Чикаго, и мы оба захотели встретиться. Мы поужинали вместе, и его жизнь изменилась кардинально. Мы заново открыли друг друга как раз в то время, когда были доступны. Наше близкое общение снова вошло в мою жизнь. Он тот, кому ничего не нужно объяснять. Ему не нужно объяснять, в чём состоит твоя жизнь, потому что он и так наблюдал издалека, занимаясь в то время своими делами».
У Клэя двое детей от его брака. В это время они как раз прошествовали через зал, чтобы получить несколько быстрых крепких объятий. У Сьюзен свой дом неподалёку, но она предложила встретиться в доме друзей, потому что пообещала близнецам провести некоторое время в бассейне после утреннего катания на лошадях.
«Они дружелюбные, милые, легко приспосабливающиеся дети. Они открыты мне, а я открыта им, они стали благословением для меня».
Говоря о проектах, с помощью которых способность Грэм превращать жизненный опыт в переживания на сцене облекла реальную форму, с точки зрения самой певицы и зрителей, стоит назвать постановку оперы Массне «Вертер» в Нидерландах и работу с Вилли Декером над партией Шарлотты в 1996 году. (Декер больше известен в США благодаря постановке «Травиаты» в Зальцбурге в 2005, которая сейчас входит в репертуар «Мет»). Как говорит Грэм, с Декером она открыла актёрскую игру с помощью стен («wall acting»). Поймав мой непонимающий взгляд, она объясняет.
«Вилли очень напряженный, он редко улыбается. Он всегда с нахмуренными бровями, он выглядит чем-то озабоченным. Если он что-то показывает, то он обычно опирается на стену, демонстрируя тревогу, которую, переживает Шарлотта. И это так ужасно».
На лице Грэм выражение десятилетнего мальчика, у которого на неделю отняли компьютерные игры.
«В попытке показать страх Шарлотты, держащейся за стену, он заставил меня — это звучит парадоксально — выйти из себя. Я просто забыла о позе “я оперная певица”, когда мы стоим с широко разведенными руками. Кроме того, я играла мужские роли. Я очень легко научилась изображать мужчину, так как всегда была девочкой-сорванцом с большим количеством племянников и братьев вокруг. Я всегда была высокой и с большим размером ноги. Поэтому, и когда мне приходилось играть женских персонажей, это помогало. Вилли поднимался на сцену, брал мои руки и хлопал ими: “Нет-нет-нет”, чтобы расслабить их, чтобы они не торчали как у куклы Барби. И это более естественный подход к персонажу, далёкий от позирования».
Актёрское мастерство Грэм, достойное Британской академии кино и телевизионных искусств, проявилось по окончании интервью. Близнецы терпеливо (насколько они могли) ждали, пока она закончит. Они предварительно положили резиновую змею, очень похожую на настоящую, в бассейн, чтобы Сьюзен увидела её сразу, как выйдет во внутренний двор. Как только мы покинули дом, на её лице на несколько долей секунды появилась гримаса отвращения (на моём тоже, не сомневайтесь). Но близнецы были слишком малы, чтобы дожидаться результата. Они незамедлительно рассказали, что они сделали. Грэм сыграла свою партию превосходно. «Ох, Вы хотите сказать, это не настоящая змея? Вы говорите, она резиновая? Вы положили резиновую змею в бассейн?» Она позволила им думать, что они одержали триумф. После чего дети восторженно жались к её юбке около минуты.
Личный, дружелюбный тон, которым Сьюзен разговаривает с аудиторией на концерте, в интервью может показаться вполне понятной попыткой не углубляться в детали. Если вы упоминаете постановку оперы Глюка «Ифигения в Тавриде» Стивена Водсворта, где Грэм пришлось находить на сцене на протяжении всей оперы, и спрашиваете о том, что ей требуется перед выходом на сцену, она обычно с готовностью шутит, что, прежде всего, нуждается в большом количестве воды и своих любимых лепёшках Ricola. Если вы зададите вопрос о музыке, то вам повезёт больше.
Когда мы попросили Грэм ответить, каким образом музыка Глюка соотносится с музыкой Берлиоза, она профессионально и квалифицированно предоставила подробное сравнение сцены Ифигения-Орест и сцены смерти Клеопатры в кантате «Смерть Клеопатры». Без сомнения, дружелюбие Сьюзен Грэм очень привлекает. Концерт в Санта-Фе в августе 2011 года назывался «Сьюзен Грэм и друзья», в который она включила не только выбранные ею произведения, но, кроме того, произведения, названные слушателями.
Говоря о том, что происходит между любовным дуэтом и финальным монологом в опере «Троянцы», Грэм отмечает: «А потом всё начинает рушиться».
На концерте в Карнеги-холл в феврале 2011 года Грэм оглашала часть заключительных песен со сцены, убрав их из печатной программки. Она дружелюбно шутила с аудиторией. В финальной части концерта она сказала зрителям: «Спасибо за то, что были такими… хм… готовыми к диалогу». Поэтому весьма удивительно слышать о том, что эта лёгкость общения с аудиторией не была врождённой.
«Я научилась этому путём многократного повторения из концерта в концерт. Это помогло мне стать увереннее. Несколько лет назад, когда я только начинала свою карьеру, мой менеджер Алек Трейхафт сказал: “На концерте тебе следует разговаривать со зрителями, обязательно говори с ними”. А я ответила: “Я никогда, никогда не смогу заговорить с аудиторией. Мне так страшно. Я едва могу выйти и спеть перед ними”. А теперь они не могут заставить меня замолчать».
Однако всё, что говорит Грэм на концерте, очень важно и ценно. Перед тем, как она исполнила последний номер программы песню Рейнальдо Ана «A Chloris» в Карнеги-холле, Грэм сказала лишь пять простых, но убедительных слов: «Это моя самая любимая песня».
Неудивительно, что коллеги воспринимают Грэм, как человека, с которым легко работать. Рассказав о конфликте между Лили Чукасян и Эйлин Фаррелл, который произошёл прямо на сцене, я задал вопрос о том, есть ли у Грэм партнёр, отличающийся особым поведением на сцене. Грэм, не дослушав вопрос, уже начала кивать и ответила: «Пол Гроувз». Я задал вопрос о том, был ли уже прецедент, и она незамедлительно это подтвердила.
«Да. Это было во время постановки “Так поступают все” в «Метрополитен». В конце репетиции в костюмах мужчины уходят со сцены албанцами, а потом возвращаются самими собой, они снимают парики и надевают усы и выходят на сцену. В общем, оказалось, что парик Пола плохо сидел. Он резко повернул голову, и так получилась, что голова повернулась, а парик остался. И он пел весь эпизод с бакенбардом на своём лице, бакенбард был такой восемнадцатого века, в мелких кудрях. И он так сильно хихикал, что я начала тоже, потому что он пел мне. Однако Пол умеет петь и смеяться одновременно, а я — нет. Я была вынуждена остановиться. Чтобы привести его в порядок — вы знали, что у этих албанцев свои собственные имена и его героя звали Тицио? В общем, у девушек были платья с большим вырезом, поэтому я взяла ручку и нарисовала сердечко прямо на моей… [тут Грэм растягивает слово в юмористической манере] груди, написав там “Тицио”, чтобы, когда мы поём дуэт, Пол смотрел туда и не отвлекался. Как мне жаль режиссеров, которые с нами работают. Иногда мы очень, очень плохие».
Всего этого не было бы, если бы Сьюзен не поддерживала голос в нужном состоянии. А на концерте в Санта-Фе она сначала спела концертную арию Моцарта «Ch’io mi scordi di te?». Это одно из прекрасных музыкальных произведений, когда-либо написанных, но она безжалостно с точки зрения техники вокала. В этой арии невозможно долгая нота, которую нужно держать, а за ней следует взлёт вверх и заключительный мотив c интервалом в октаву. Даже на высоте Санта-Фе, в этой гористой местности высоко над уровнем моря, Грэм взяла целую фразу на одном дыхании, не потеряв окраску своего полированного голоса. Она замечает, что некоторые вещи стали легче для неё.
«Окраска среднего регистра даётся мне легче. Верх у меня не пропал, но над ним надо работать усерднее, потому что он связан с физически состоянием».
Грэм всегда была кем-то вроде куратора для своего голоса.
«На заре моей карьеры были люди, которые хотели, чтобы я пела таким низким, сильным голосом, чтобы я спела Кармен».
(Я говорю ей, что мы не хотим, чтобы она пела Кармен, и Сьюзен с благодарностью выдыхает: «Спасибо!»)
«Помню свой разговор с Марленой Мэлас. И она сказала: “Да, я могу сделать твой нижний регистр более крепким, “мясным”, но ты потеряешь свои серебристые верхние ноты».
Грэм никогда не пела Кармен и никогда не нуждалась в пересмотре своей техники. Она считает, что, возможно, не будет самым лучшим преподавателем вокала, так как ей никогда не приходилось анализировать и преодолевать вокальный кризис. На мастер-классах она никогда много не говорит о технике вокала, уделяя большее внимание тому, как войти в шкуру своего персонажа, как передать его. Отвечая на вопрос о том, что больше всего поражает её в молодых певцах, Сьюзен замолкает, чтобы обдумать ответ.
«Наверное, это не является неожиданностью, но я была удивлена их страхом. Иногда они даже боятся иметь свою точку зрения. Они боятся ошибаться. Думаю, что за последние двадцать лет изменилось следующее… в то время, когда я только начинала, певцы были сумасшедшими — буйными, эксцентричными людьми, которые жили необычной жизнью. Они были великими личностями. Я думаю о том, откуда они возьмутся в следующем поколении, откуда появятся. Я боюсь, что сейчас слишком много тренингов, которые делают всех одинаковыми. Думаю, мы должны сохранить ненормальность певцов, потому что именно она делает выступления на сцене неповторимыми».
В 2011 году Грэм отмечала двадцатилетнюю годовщину дебюта в «Метрополитен». Конечно, ей было о чём поразмышлять. Кроме того, в день нашего с ней разговора «Нью-Йорк Таймз» опубликовали статью, где они размышляли над вопросом, является ли укороченные сезоны в театрах новой нормой.
Обдумав вопрос, находится ли опера в опасности, Грэм ответила:
«Больше всего я боюсь, что мы больше не воспитываем музыкантов».
Она очень мило описала своё детство в начальной школе:
«В Росвелле, в Нью-Мексико, каждую пятницу к нам в класс вкатывали пианино, и каждый из пятнадцати детей, кто учился играть на пианино, мог что-нибудь сыграть для всего класса. И в Техасе, куда я переехала, когда мне было тринадцать, традиция повторялась. К тому времени, как я поступила в университет, это уже был практически профессиональный уровень игры».
После чего она пожимает плечами.
«Вчера мы занимались рафтингом на реке Рио-Гранде. Нашим проводником был двадцативосьмилетний бывший хиппи, ребёнок хиппи. И он сказал: “О, послушайте, я люблю оперу! Опера — это клёво. Например, “Богема”! Это лучшая любовная история в мире!”
Знаете, да, опера становится более крутым увлечением, она получает внимание, а за вниманием следует много вложений, благодаря чему мы можем расправить свои крылья и стать более отважными. Думаю, тёмная полоса кончается. Думаю, у нас есть надежда».
Её брови поднимаются в ожидании. Время идти к бассейну.
Журнал «Opera News»
Перевод Юлии Пневой
Автор фото — Dario Acosta
